Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
100 
Мадленка, кусая губы, смотрела на него.
— А почему ты мне предлагаешь все это? Никто и никогда не сулил мне столько хорошего.
Крестоносец пожал плечами.
— Я еще не забыл, чем тебе обязан, — сказал он с расстановкой. — И потом, когда прошлый раз меня обвел этот недоумок Яворский и я был вынужден сидеть и смотреть, как тебя уводят, я поклялся, что не оставлю этого так. Есть люди, от которых обидно терпеть поражения, и князь Август принадлежит к ним. Поверь мне, ты можешь на меня положиться, а теперь забирай свои вещи и — идем.
Мадленка понимала, что раздумывать ей, собственно, не над чем. Он прав, как был прав всегда: оставаться здесь — гибель, и все же она была задета, что, упоминая о причинах, побудивших его вернуться за ней сюда, в логово врага, он и словом не упомянул о том, какие чувства она в нем вызывает. Хотя, с другой стороны, может, оно и лучше, что их не было, чувств-то.
— Хорошо, — сказала Мадленка, решившись, — я тебе верю.
Она повернулась, и в это мгновение дверь, ведущая в спальню, приотворилась на ширину ладони. Мадленка закоченела от ужаса. Крестоносец резко обернулся.
У двери сидел пушистый горностай панны Анджелики и смотрел на них умными глазами.
Прежде чем Мадленка успела пошевельнуться, он подскочил к крестоносцу и с удивительной легкостью взобрался к нему на плечо.
Глава девятая,
в которой Мадленка на собственном опыте убеждается, что никому нельзя доверять
Тысячи мыслей взметнулись вихрем в голове Мадленки. Появление ручного горностая испугало ее; она была убеждена, что литвинка, эта пакостница, находится где-то поблизости и, стало быть, ни сама она, ни синеглазый не могут считать себя в безопасности. Мадленка метнулась за дверь, но во второй комнате никого не оказалось. Она отважилась даже выглянуть в коридор. Там должны были находиться двое стражей, но их почему-то на месте не оказалось, и Мадленка решила, что Филибер, скорее всего, отвлек их ударом по голове и уволок в укромное место. Закрыв за собой обе двери, Мадленка вернулась в спальню и только тут обратила внимание на то, что горностай ведет себя как-то странно. В самом деле, с чего бы это он, который раньше никому не давался в руки, стал прыгать на плечо незнакомцу? Более того, треклятый зверь ворковал и мурлыкал, как кошка, крутился, распушив хвост, и терся боками о щеку Боэмунда, который переносил все эти нежности с плохо скрытым раздражением.
Ужас и отчаяние охватили Мадленку, когда внезапная догадка, словно вспышка молнии, мелькнула в ее мозгу и заставила по-иному взглянуть на некоторые события и факты. Боэмунд отлично говорил по-литовски, так что даже урожденный литвин принял его за своего; он находился в плену в Литве, Анджелика была из Литвы, и зверька ей подарил «друг», имени которого она не называла. Все сходилось, если синеглазый был именно этим другом, но для Мадленки все сходилось чрезвычайно плохо. Она попятилась и на всякий случай сжала рукоятку кинжала, который прятала в складках одежды. Крестоносец, похоже, не заметил этого.
— Вот чертово животное, — проворчал он, за шкирку отдирая отчаянно цепляющегося за него горностая и опуская его на кровать. — Ты готова?
— Нет.
Тон, каким это было сказано, заставил крестоносца взглянуть на нее. Мадленка была бледна, ее глаза сверкали.
— Так чего ты ждешь?
— Ничего. Я не пойду с тобой.
— Как это прикажешь понимать?
— Так.
— Да что на тебя нашло? — вскричал разъяренный рыцарь, ненавидевший всякое противодействие своей воле.
— Просто любопытно, — вкрадчиво сказала Мадленка. — Это, случаем, не она прозвала тебя Ольгердом, а?
Голос рыцаря, когда он заговорил, звучал более хрипло и глухо, чем обычно.
— О ком ты говоришь?
— О несравненной панне Анджелике из Литвы. Ты ее знаешь.
— Не знаю такой.
— Знаешь, еще как знаешь! Ведь это ты подарил ей ручного зверька, тогда еще, когда был в Литве в плену. Что, не помнишь уже ничего? Память совсем отшибло? А вот он, — — Мадленка острием кинжала указала на горностая, вставшего на задние лапы и недовольно поглядывающего на крестоносца, — тебя прекрасно помнит. Недаром он даже прибежал сюда, хоть и терпеть меня не может!
— Хорошо, — сказал синеглазый с вызовом, — ты права. Я знаю женщину, о которой ты говоришь. Ну и что это меняет?
— Все, — коротко сказала Мадленка, отступая за кровать. — Все меняет. Четки настоятельницы были на ее служанке, и я не сумасшедшая, нет, не сумасшедшая. Я узнала их, это были именно четки матери Евлалии, а не браслет и не бусы, которые мне показали. Ты предатель, рыцарь.
100 
