51 
«Неужели это Эдита Безумная так огрела меня? — окончательно рассердившись, думала Мадленка. — Но зачем? Я же не сделала ей ничего плохого!»
Охнув, Мадленка поднялась на ноги и осмотрелась. Чистенькая светлица напоминала комнату служанок: просто, опрятно и без излишеств. Мадленка попыталась сообразить, как она могла сюда попасть, но так и не сообразила.
«Пожалуй, пора уходить отсюда, а то обо мне невесть что подумают».
Единственная дверь открывалась в соседнюю комнату. Мадленка толкнула створку плечом — и замерла на пороге.
Эту комнату она видела прежде, когда приходила с Августом навестить самозванку. Это были покои лже-Магдалены Соболевской. Сама Магдалена…
Мадленка на негнущихся ногах подошла туда, где лежал бесформенная груда, которую она признала только по золотопарчовому платью. Лицом самозванка уткнулась в пол, ее руки были раскинуты в стороны, как у сломанной куклы. Мадленка закусила губу, затем осторожно перевернула тело. В том, что это тело, она уже не сомневалась, но при виде лица, исколотого, изрезанного, искромсанного каким-то острым предметом, ее охватил ужас.
— Господи Иисусе! — едва выговорила Мадленка побелевшими губами.
Мозг ее лихорадочно работал. Бежать, бежать отсюда, бежать немедленно. Если «Михала Краковского» обнаружат рядом с изуродованным телом мертвой самозванки, не помогут «Михалу Краковскому» никакие святые угодники. Какое счастье, что она, Мадленка, пришла в себя так вовремя. Мадленка медленно распрямилась — и только тогда увидела второе тело, лежащее на постели.
Мадленка попятилась боком, как-то всхлипнула и зажала рот ладонью, затем обеими. Ужас, который она испытывала, возрос до размеров безграничных и заполнил собою все ее существо. Мадленка сделала шаг к двери, но вернулась и приблизилась к кровати. На ней вечным сном заснула мать Августа, княгиня Гизела. Голова княгини была повернута к двери, и остекленевшие глаза не выражали ничего. Из тонкого надменного рта стекала на покрывало узкая струйка крови. В груди у княгини, погруженная в тело по рукоять, торчала мизерикордия славного рыцаря Боэмунда фон Мейссена, о которой все решительно при дворе знали, что с недавних пор она принадлежит «Михалу Краковскому». Никак нельзя было бросить здесь такое доказательство своей вины.
Забрать мизерикордию и бежать! Скорее, скорее!
Но только Мадленка взялась за рукоять, намереваясь извлечь проклятый клинок, как растворилась дверь, ведущая в коридор, и на пороге показался князь Август.
— Я пришел к вам… — начал он.
Слова замерли у него на губах. В одно мгновение он охватил взглядом все: мертвую мать, подлого труса, коварно всадившего ей в грудь клинок, лежащую в обмороке — или, может быть, тоже убитую? — панну Соболевскую. Издав дикий крик, Август бросился на Мадленку, выхватив меч.
— Молись! Молись, мерзавец, пришел твой последний час!
У Мадленки не было никакого оружия: короткий меч, который она носила при себе, исчез бесследно. Она метнулась прочь от разъяренного Яворского, споткнулась о резную скамью и растянулась на полу. Подбежавший Август взмахнул мечом, готовый отсечь ей голову. В отчаянии, не соображая, что она делает, Мадленка выбросила руку, защищаясь от слепящего клинка.
— Господи, прими мою душу, — закричала она, -ты знаешь, я не делал этого!
Клинок задел за подсвечник, который с грохотом опрокинулся. Мадленка отползла назад и прислонилась спиной к стене.
— Мерзавец! — закричал Август и вторично замахнулся мечом.
— Не надо, Август! — взвизгнула Мадленка.
В двери вбежали люди; кто-то закричал, кто-то требовал звать священника. Август хотел опустить меч, но, видно, не смог убить безоружного; тогда он размахнулся и рукоятью ударил Мадленку по лицу, после чего бросился на нее и стал бить ногами. Мадленка не сопротивлялась: она только закрыла руками голову, молясь, чтобы все кончилось как можно скорее. Удары прекратились; Августа оттащили, Мадленку грубо подняли на ноги. Ребра у нее болели, из рассеченной губы текла кровь, нос, похоже, был сломан, — рукоять оказалась дьявольски тяжелая.
— Это твоих рук дело? — спросил Петр из Познани спокойно, указывая на мертвую княгиню.
Мадленка с ужасом затрясла головой. Только теперь она осознала, какая ловушка была ей расставлена.
— Нет! Нет! — отчаянно прорыдала она.
— Увидим, — со зловещим хладнокровием промолвил Петр из Познани. — А пока — бросьте его в подземелье! Как только пир кончится, я сам им займусь.
51 
