57 
— Делать нечего, — сказал Филибер, — придется прыгать в ров. — Он обернулся к Мадленке и без предисловий прижал ее к груди с такой силой, что у нее затрещали кости и она охнула. — Что бы ни случилось, Мишель, я тебе вечно буду благодарен за то, что ты вытащил меня из этого каменного мешка. С богом!
Он швырнул вниз меч, метнул кошкодер и с места прыгнул в ров. Мадленка разбежалась и, отбросив в сторону факел, кинулась за ним, когда дверь уже подавалась под ударами.
Вода во рву была холодная и отдавала нечистотами. Мадленка кое-как выбралась на берег, отряхнулась по-собачьи и огляделась в поисках своего спутника. Мимо ее лица пролетела стрела. Лапища Филибера рванула ее в сторону: еще две стрелы легли в землю.
— Рано останавливаться! — простонал Филибер, подхватывая с земли кошкодер. Меч утонул во рву. — Если мы доберемся до леса раньше их и если они не догадаются взять собак, мы спасены.
— Но куда же мы пойдем? — прокричала Мадленка, бросаясь за ним.
— Как куда? — удивился рыцарь. — В Мальборк! Шевелись, Мишель, еще рано заказывать по нам поминки!
Мадленка обернулась и увидела всадника, мчащегося на них во весь опор.
— Берегись! — закричала она.
Филибер откатился в сторону, едва не угодив под копыта лошади, взмахнул кошкодером и метнул его во всадника, как ядро. Шар, усеянный шипами, угодил человеку прямо в грудь, он покачнулся и стал сползать с седла. Лошадь взвилась на дыбы и стала танцевать на месте. Филибер бросился к ней, вытащил тело противника из стремян, легко вскочил в седло и подал руку Мадленке, помогая ей запрыгнуть.
— Сегодня наш день, Мишель!
И лошадь, понукаемая двумя всадниками, галопом поскакала по направлению к лесу и свободе.
Леса они достигли благополучно, но до свободы было далеко и через четыре дня после описываемых событий. Дело в том, что, свернув с дороги из боязни быть узнанными, Филибер и «Мишель» попросту заблудились.
На третий день лошадь стала хромать, и они убили ее, зажарили мясо и поели. Дальше приходилось идти пешком. Они взяли с собой сколько могли унести конины и отправились в путь, рассчитывая каким-то образом добраться до замка Торн, первой пограничной крепости крестоносцев. Впрочем, Мадленка не оставляла надежды вернуться в Каменки — единственное место на целом свете, где она бы чувствовала себя в безопасности.
Мадленке было не привыкать ходить на своих двоих, но вот анжуйский рыцарь ходоком оказался не таким хорошим, как бойцом. И то сказать: на ногах у него после темницы были сплошные волдыри, и спутникам то и дело приходилось останавливаться, чтобы дать Филиберу отдохнуть. Вдобавок характер у рыцаря оказался вздорный, заносчивый и гордый, и Мадленке с ее строптивым нравом было нелегко с ним ужиться. По словам рыцаря, лучшие люди на свете живут в Анжу и ничто под луной не сравнится с тамошним вином.
Когда Мадленка вполне резонно спрашивала его, какого черта тогда он оставил край лучших людей и приволокся в земли, где даже не растет виноград, Филибер искренне обижался. Он имел привычку в пути распевать во все горло песни своей родины — похвальное свидетельство патриотизма, но совсем неуместное тогда, когда тебя повсюду ищут, чтобы убить.
Про себя Мадленка прозвала своего спутника Вонючкой, ибо даже купание во рву не пошло ему на пользу, и Лягушонком — за прозрачные глаза навыкате, до странности напоминавшие лягушачьи. Все в Филибере было подогнано по размеру его роста: длинные руки, длинные ноги, резкие черты лица, огромный орлиный нос и большой ярко-алый рот, растягивающийся до ушей.
Острый подбородок то и дело выпячивался вперед, светлые глаза надменно глядели из-под выпуклых век, а каштановые волосы и борода сами собой вились мелким бесом, наполняя Мадленку с ее прямыми обвисшими прядями тихой завистью. Анжуец был громадный, как скала, могучий и в доспехах, должно быть, смотрелся совершенно устрашающе, но вот разумом он явно не вышел.
Когда Мадленка замечала, что они, судя по всему, идут не туда, он безропотно соглашался поменять направление, в результате чего они на следующее утро оказывались там же, откуда пришли. При этом анжуец считал себя несравненным поводырем, и дошло до того, что Мадленку начало тошнить от его бахвальства.
Он был по-детски беспечен и, если бы ей пришло в голову одолжить у него кошкодер, чтобы врезать ему между глаз, он дал бы ей его не задумываясь; но с другой стороны, Мадленка и мысли не допускала о том, чтобы бросить его одного и искать дорогу самой, хотя порой он бывал просто невыносим. Утром пятого дня они сидели под большим дубом, обсуждая дальнейшие действия.
57 
