70 
Эти чертовы идиоты, поставщики то есть, думают, что могут впарить мне яйца по два и девять, когда на рынке им красная цена два и семь! Шайка мошенников! Со мной этот номер не проходит. Но лучший в своем деле — это совсем другое. Он своих денег стоит. Я, кстати, тоже лучший.
Эркюль Пуаро не ответил. Он внимательно слушал, слегка склонив голову набок. Хотя лицо его оставалось бесстрастным, он чувствовал, что разочарован. Он не мог бы назвать причину. Бенедикт Фарли оправдывал все ожидания; он полностью соответствовал тому, что о нем говорили, и, однако, Пуаро был разочарован.
«Фигляр! — с некоторой грустью подвел он итог своим наблюдениям. — Самый обыкновенный фигляр».
Он общался со многими миллионерами, и с эксцентричными тоже, и почти всегда чувствовал скрытую в них силу, внутреннюю энергию, которую нельзя было не уважать. Если они носили старый халат, то делали это единственно потому, что им так нравилось. Халат же Бенедикта Фарли, как решил Пуаро, был только частью сценического образа. Да и сам Фарли был сплошным сценическим образом. Пуаро был совершенно уверен, что любое сказанное здесь слово говорилось исключительно для того, чтобы произвести эффект.
— Вы хотели проконсультироваться со мной? — ровным голосом повторил он.
Внезапно все поведение миллионера изменилось. Он подался вперед, его голос превратился в карканье.
— Да! Да, я хочу знать, что вы можете сказать, хочу знать, что вы думаете! Всегда обращаться к лучшим! Это мое правило. Лучший врач — лучший детектив, это где-то посередине.
— Пока, мосье, я еще не совсем улавливаю…
— Естественно, — отрезал Фарли. — Я еще ничего и не рассказал.
Он снова наклонился вперед и резко спросил:
— Что вы знаете о снах, мосье Пуаро?
Брови маленького человечка удивленно поднялись.
Если он чего и ожидал, то уж точно не этого.
— По этому вопросу, мистер Фарли, советую вам обратиться к «Книге снов» Наполеона — или к какому-нибудь модному психологу с Харли-стрит.
— Я пробовал и то и другое, — тихо ответил Бенедикт Фарли.
Последовала пауза. Потом миллионер снова заговорил.
Сначала почти шепотом, потом все громче и громче:
— Все тот же сон — ночь за ночью. Говорю вам, я боюсь… Он всегда тот же. Я у себя в комнате — это следующая дверь по коридору. Сижу за столом и что-то пишу.
Там есть часы. Я смотрю на них и вижу, что они показывают двадцать восемь минут четвертого. Понимаете? Всегда то же самое время. И тогда, мосье Пуаро, я понимаю, что должен сделать это. Я не хочу — я боюсь Э10 делать — но я должен.
Его голос поднялся уже почти до визга.
— И что же именно вы должны сделать? — невозмутимо спросил Пуаро.
— В двадцать восемь минут четвертого, — хрипло ответил Бенедикт Фарли, — я открываю второй справа ящик моего стола, вынимаю револьвер, который лежит там, заряжаю и подхожу к окну. А затем… затем…
— Да?
— Стреляю себе в висок, — прошептал Бенедикт Фарли.
Повисла тишина.
— Это и есть ваш сон? — спросил Пуаро.
— Да.
— И он повторяется каждую ночь?
— Да.
— А что происходит после выстрела?
— Я просыпаюсь.
Пуаро медленно и задумчиво кивнул.
— Любопытства ради: вы и вправду держите револьвер в том самом ящике?
— Да.
— Зачем?
— Я привык. Всегда следует быть готовым.
— К чему?
— Человек в моем положении должен быть начеку, — раздраженно сказал Фарли. — У богатых много врагов.
Пуаро оставил эту тему. Помолчав немного, он сказал:
— И все же, почему вы послали именно за мной?
— Я скажу вам. Сначала я обратился к врачу — к трем, если уж быть точным.
— И?
— Первый сказал, что все дело в диете — этот был пожилой. Тот, что помоложе, представлял современную школу. Он уверял меня, что причина кроется в реальном событии, случившемся со мной в раннем детстве в двадцать восемь минут четвертого. И я настолько не хочу вспоминать это происшествие, что ассоциирую его с собственной смертью. Таково было его объяснение.
— А третий? — поинтересовался Пуаро, Голос Бенедикта Фарли сорвался на злобный визг:
— Молокосос! Он развил нелепейшую теорию. Утверждает, что я — да, да, я! — устал от жизни, и она так мне ненавистна, что я сплю и вижу, как бы с ней покончить.
Однако, поскольку признать это означало бы признать полное свое фиаско как личности, в момент пробуждения я отказываюсь взглянуть правде в глаза. Во сне же мое истинное «я» прорывается наружу и делает то, чего мне действительно хочется, — убить себя.
70 
