ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Приход горничной вырвал Милли из короткого сна — она заснула в крепких объятиях Чезаре, когда уже светало.

Милли сразу поняла, что она одна в безобразно разгромленной постели и солнечный свет бьет в прикрытые веки, но надо просыпаться и вставать, потому что наступил день, когда Чезаре уже наверняка распорядился отправить ее в Англию, да и Филомена будет этому только рада.

Мысль о том, чтобы расстаться с Чезаре, была почти нестерпима, но, наверное, еще хуже находиться на вилле на положении кого… временной любовницы, пока он не подыщет кого-то еще?

А сейчас она еще немножко полежит, вспоминая каждую драгоценную минуту прошедшей ночи, самой прекрасной в ее жизни, ночи с Чезаре, мужчиной, который навеки поселился в ее сердце.

Она никогда не станет жалеть о том, что случилось, и никогда не забудет.

Чезаре был так нежен, так терпелив с нею, неумехой, что Милли захотелось плакать и одарить его всем-всем, что только у нее есть, но, когда он отвернулся, чтобы надеть презерватив, Милли подумалось, что он ее боится…

Да нет же, он просто оберегает ее, решила она уже через минуту, он не хочет, чтобы она забеременела, хотя она совсем не против родить от него ребенка. Она была бы счастлива родить ребенка от Чезаре. А то, что будет трудно растить его в одиночку, так это ерунда по сравнению с тем, что с ней навсегда останется частица Чезаре.

Эти мысли промелькнули и исчезли, как только он повернулся снова к ней и стал целовать, коротко и часто, ее бедра, а потом… потом все мысли выскочили из головы, и Милли уже ни о чем не могла думать, только хотела все больше и больше, ей уже не хватало того, что он давал, и эта жадность, как Милли сама вспомнила теперь с улыбкой, довела Чезаре до неистовства.

— Cara. — Поцелуй в обнаженное плечо заставил Милли открыть глаза и улыбнуться.

Волосы Чезаре были мокрые, на бронзовой коже блестели капли воды, бедра были обмотаны полотенцем.

Глядя с обожанием на своего любимого, Милли протянула к нему руки, удивляясь тому, что дневной свет нисколько не развеял ночного чувства близости, и не стесняясь того, что простыня упала, обнажив ее напрягшиеся груди.

На прекрасно вылепленных скулах Чезаре зажглись красные пятна, он опустился на постель рядом с Милли и, взяв ее за руки, прерывисто пробормотал:

— Тебе трудно сопротивляться, но… — Он отпустил руки Милли и, взяв с ночного столика чашку с кофе, протянул ей. — Я должен вернуться на виллу, поговорить со своим помощником, чтобы созвал на следующей неделе в Нью-Йорке совещание глав департаментов.

С таким же успехом он мог предложить Милли не чашку горячего кофе, а ледяной душ. То, что было чудом для нее, для него так, простой эпизод, а главное — это его империя. Настал день, и то, что было ночью, уже не имеет значения.

Милли подтянула повыше простыню. Откуда ей знать, как себя вести? Она никогда не играла в эти игры и не знает правил. Глядя в сторону, чтобы не встретиться глазами с Чезаре, Милли, стараясь говорить будничным тоном, спросила:

— Что я скажу Филомене? Я знаю, она очень расстроится, узнав, что я ее обманывала. Мне ужасно жаль, что все так получилось. — Голос Милли дрогнул. — Но если ты скажешь, что лучше не говорить, пока она не поправится окончательно, то я буду молчать… одну-две недели. — Милли наконец посмотрела на Чезаре. — Как ты думаешь?

— Я думаю… — заговорил он медленно, глядя на Милли такими глазами, что она почувствовала, как внутри нее все безнадежно тает, и улыбаясь своими чудесными губами. — Я думаю, мы скажем ей, что хотим пожениться.

Милли потрясение открыла рот, чувствуя, как заливается краской с головы до ног.

— Я же серьезно! — проговорила она. — Это неудачная шутка, мне совсем не смешно.

Чезаре взял нетронутый кофе из ее дрожащих пальцев, поставил чашку на столик и взял Милли за руки.

  31