– Циклоп! Симон!
Тишина.
Запоздалое озарение родилось в грохоте, от которого содрогнулась входная дверь. Верхняя одежда – ее нигде не было. Исчезли сапоги Циклопа, с вечера стоявшие у стены. Вульм вспомнил стук двери, ржание пони – и обозвал себя старым дурнем. Мог бы и догадаться. Господа маги отправились в город по своей мажьей надобности. А ты, братец Вульм, человек большой удачи. Ты будешь за всех отдуваться.
– Именем короля!
Он сорвался с места. Нога-предательница подвела в самый неподходящий момент. Охнув, Вульм ухватился за вешалку, пережидая укол раскаленной иглы. Колено горело, как в огне. Дверь плясала под ударами. Того и гляди, с петель снесут.
– Открывайте!
– Иду! Сейчас…
Скрипя зубами от боли, он доковылял до двери, отодвинул засов. В лицо ударило колючим холодом. На пороге воздвигся черный, словно уголь, истукан в маске.
– Где хозяева?
Королевская гвардия входит, не поздоровавшись. В голосе истукана сквозила злость. Почему хозяева сами не встречают? Не стоят на коленях, склонив головы под меч?!
– Никак нет, ваша милость!
– Что значит – никак нет?
– Хозяев никак нет! Уехали…
– Куда?
– Не могу знать, ваша милость! Ушли без доклада…
В случае нужды Вульм умел прикинуться простаком. Старый солдат, последний умишко булавой отшибло. Нанялся в слуги, ковыряюсь помаленьку. Харч отрабатываю…
– Так уехали или ушли?
Вкрадчивая ласковость, с какой гвардеец задал вопрос, насмерть испугала Вульма. Он воочию увидел блеск клинка, и свою голову, откатившуюся туда, где раньше стояли Циклоповы сапоги.
– Виноват, ваша милость! Господа маги лошадь взяли. Но лошадь у нас одна, а господ магов двое. Я так думаю, что один верхом уехал, а другой – пешком ушел.
– Давно?
Вульм задумался, морща лоб.
– Не могу знать, ваша милость!
– А что ты можешь знать, бездельник? Хоть что-нибудь, чтобы остаться в живых?
Должно быть, великий Митра осенил Вульма тенью крыла. Выпрямившись, насколько позволяло больное колено, Вульм выкатил грудь колесом и заорал, брызжа слюной:
– Жизнь за короля! Наши жизни за его величество!
– Хорошо, – кивнул опасный гость. – Живи, военная косточка…
И обернулся к остальным:
– Возвращаемся!
Вторя ему, сверху прозвучал отчаянный визг. Что-то, громыхая, упало. Визг усилился. Раздался топот, словно по лестнице взбирался горный тролль.
– В чем дело?!
– Служка, ваша милость. Балбес балбесом, что ни дай – уронит. Крыс боится, страшное дело. Хозяева наняли, мне в помощь. Я-то в годах…
– Не много ли у вас прислуги развелось? – от этих слов в башне похолодало. – Эй, гвардия! Проверить, кто тут есть!
Миг, и в прихожей сделалось тесно. Вульма прижали к стене, деловито обыскали. Он терпел и втихомолку радовался, что оставил оружие в спальне. По всей башне уже грохотали каблуки гвардейцев. Лязгали засовы и задвижки, хлопали двери, распахиваясь от пинков. Двое с закрытыми фонарями в руках полезли в подвал.
– Взяли! – доложили с лестницы.
На ступеньках мялся Натан, косясь на мрачных стражей. Из-за могучего плеча изменника выглядывала Эльза, дрожа всем телом.
– Имя?
– Натан я.
– Слуга?
– Ага… Я полы мел, а меня по загривку…
– На тебе пахать надо, метельщик. Продолжайте обыск.
У Эльзы имя спрашивать не стали. Девка, и девка, что с нее взять. Всю троицу втолкнули в кабинет. В дверях встали двое гвардейцев, и еще один – у окна. Вульм пожал плечами и уселся на пол, привалившись спиной к остывшему камину. Не в кресло ж слуге садиться? Натан, сопя, устроился рядом. Сивилла осталась стоять. На щеках ее пылал лихорадочный румянец.
– Чего визжала?
– Крыса…
– Тьфу, дура! – Вульм плюнул в сердцах.
– Не разговаривать!
Натан с опозданием собрался что-то вякнуть, но Вульм ткнул балбеса кулаком в плечо, и парень прикусил язык. Молчать – так молчать. Зачем нарываться?
– Никого… – долетало снаружи.
– Здесь тоже никого…
В кабинет стремительным шагом ворвался тот гвардеец, что допрашивал Вульма на пороге. Подозревая в нем важную птицу, Вульм поспешил встать. Мол, старый солдат начальство задницей чует. Натан остался сидеть.
– Кто из вас знает, где…
– Я здесь.
Гордо выпрямившись, сивилла шагнула вперед, как доброволец, выходящий из строя. Гвардеец удивился. Видно, не привык, чтобы его прерывали. Две льдинки сверкнули в прорезях маски:
– Как ты смеешь, дрянь…