Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
109 
Резким движением Циклоп сорвал повязку. Во лбу его чернел уголь. Бархатный антрацит на сколах отблескивал сталью. Розетка из вздувшихся вен плотно охватила Око Митры. Так пекарь вьет плетенку из жгутов теста, а в центр кладет горстку повидла из чернослива.
– Это был я, – сказал он Амброзу. – Грабитель, щенок, оборванец. Я ударил тебя жугалом. Когда ты умрешь, я покаюсь в этом. Если можешь, прости сейчас.
Забыв обо всем, Амброз качнулся вперед. Взгляд мага кипел от жадности. Двадцать лет он был уверен, что драгоценность хранится в Красоткиных сундуках. И вот – Око явилось ему там, где Амброз меньше всего ожидал его увидеть. Он помнил рубин, но ни на миг не усомнился в природе «третьего глаза», увидев простой уголь. Роба хозяина башни колыхнулась, словно под ней было не тело, а листва под ветром. Амброз открыл рот, хотел что-то сказать…
– А-кха-а-а!
Рвотный спазм сотряс мага. Кашляя, он навалился животом на край стола. Из уголка рта, марая робу, вытекла струйка желчи. Колыхнулась вода в графинах. Раздался слабый треск. Казалось, столешница вот-вот рухнет под тяжестью хлеба. Кружка Циклопа заплясала, с глухим звоном упала на пол; откатилась в угол.
– День Поминовения, – напомнил Симон, и треск смолк. – Вода и хлеб, и грех перед умершей. Ничего больше. Мы ждем, Циклоп.
Циклоп долго пил из графина. Вода текла ему на грудь – угольная пыль в шахте. Остаток он, сдернув ермолку, вылил себе на голову. Взял ковригу, откусил там, где корка подгорела.
– Говорю живым и мертвым! Сапфиру и базальту, аметисту и бирюзе. Я виновен в смерти твоей, Инес, как чумная крыса виновна в том, что город опустел. Крыса не знает, почему люди корчатся в муках. Вот и я не понимаю до конца, что превратило тебя в чудовище, а позже – в мертвеца. Я лишь раскаиваюсь в содеянном. Отпусти меня, Инес, как я отпускаю тебя!
– Мертвые слышали, – сказал Симон.
– Живые свидетельствуют, – сказал Амброз.
– Кто за мной?
– Никого за тобой, – хором ответили маги. – Круг замкнут.
5.
Дикая скачка через весь город осталась позади.
У ворот ей на голову накинули глубокий капюшон. Эльза не видела дороги. Лишь слышала, ощущала всем телом, как гулкие удары копыт по наезженному тракту сменились звонким щелканьем подков по булыжнику мостовой. Кавалькада встала, и ее сняли с лошади. Капюшон сбился, теперь она могла хоть что-то видеть. Ее подхватили под руки, стремительно вознесли по массивным ступеням. Сами собой отворились высокие двери. Эльза успела разглядеть золоченые ручки в виде драконов. На миг почудилось: драконы несут стражу, выпучив глаза из императорского жадеита. Распознают врага – оживут, вырастая в размерах, распахнут клыкастые пасти…
Лестницы и галереи. Анфилады комнат с отделкой из яшмы и мрамора, оникса и полосчатого скарна. Бархат портьер, ковровые дорожки. Яркое пламя свечей в шандалах, отблески огня в лакированных половицах. Тени на стенах; тени, спешащие убраться прочь, раствориться в темноте нефов и боковых коридоров. Стража? Слуги? Призраки? Сивилле приходилось бежать, чтобы поспевать за конвоирами. Оступись она, замешкайся – подхватят и понесут, не издав и звука. Эльза была уверена: ее стражи лишены языков, или немы от рождения. Наконец перед ними открылись последние двери: узорчатые, с инкрустацией перламутром, с парой серебряных единорогов. Открылись – и сомкнулись за спиной.
Безмолвные стражи остались снаружи.
Здесь было жарко натоплено, в отличие от остального дворца, где сивиллу спасал от сквозняков лишь меховый плащ гвардейца. Она сбросила капюшон; принюхалась. Пахло горячим воском и маслом, а еще – бедой. Страданием, больным телом. Эльзе были хорошо знакомы эти флюиды. Их не мог заглушить ни пряный аромат фимиама, курящегося на эбеновой подставке, ни вонь лекарственных мазей. Лампады едва горели, стены комнаты терялись во мраке. Одинокая свеча на столе выхватывала из тьмы ряды склянок со снадобьями, медный тазик с водой, пухлый ком нащипанной корпии, чистые ленты полотна для перевязки – и разложенные на холсте инструменты хирурга. Ланцеты и зажимы, щипцы и кривые иглы, крючки – и узкая, идеально отполированная мелкозубая пила. Эльза задрожала при виде этой пилы. Перед сивиллой, как из тумана, проступила комната целиком – насколько позволяло скудное освещение. Второй столик, поменьше; высокая, оплетенная лозой бутыль, рядом – золотой кубок. Кушетка с атласным сиденьем, два кресла-раскоряки, похожие на жаб; шкаф-секретер в углу, еще один шкаф, под потолок – не иначе, платяной. И широкая кровать под балдахином. Присмотревшись, Эльза поняла, что балдахина на самом деле нет. Четыре столбика по углам кровати – на месте, а то, что должно на них покоиться, отсутствует.
109 
