89 
– Тебя послушать, так в этой теплице такие свободные нравы… – сказала Щукина. – Просто не верится, что наши женщины так раскрепостились, расслабились…
– Кто-нибудь из работниц теплицы знал, что Еванжелиста работает на лодочной станции сторожем?
– Никто. Они почему-то думают, что она вышла замуж и уехала из города…
– Понятно, значит, Еванжелиста на лодочной станции скрывалась от кого-то…
– От того, кто носит австрийские туфли… Этот человек, убийца, зарубил топором Оленина, убил выстрелами в упор Иволгину, Еванжелисту и Рыжову и теперь готовится к новому преступлению… Было бы проще, если бы эти же самые отпечатки туфель были обнаружены и возле тех мест, где нашли этих «синюшек»…
И все равно я не понимаю… – говорил Крымов, – зачем убийце потребовалось орудовать топором… Понимаете, топор – это, как мне кажется, орудие мужчины…
И вдруг эти туфли… Я ничего не понимаю… Кстати, я узнал, что женщина, которая выбросилась из окна квартиры, расположенной по соседству с квартирой Оленина, жила не одна, а со своей родной сестрой… Сазонов говорит, что старушка, узнав о смерти родной сестры, даже ухом не повела, не заплакала, сказала только, что у нее было не все в порядке с головой, что ее мучили головные боли… Она даже хоронить ее не собирается, говорит, что денег нет…
– А квартира теперь принадлежит кому?
– Той, что осталась жива, конечно…
– Так, может, это она и столкнула свою сестру?
– У нее есть алиби, она в момент убийства была на рынке и там поскандалила с одной торговкой, которая пыталась ей всучить мятые помидоры…
Ее запомнили и алиби подтвердили.
– Крымов, ты, оказывается, тоже немножко поработал… – теперь уже засмеялась Юля. – Кто бы мог подумать…
– Это не я поработал, а люди Сазонова… Но я рассказал это к тому, что навряд ли убийство Оленина как-то связано со смертью старухи. Шубин, что там у тебя еще? Ты раскопал про Иноземцева?
– Да, вчера вечером он действительно приходил к Рогозину, бывшему артисту и своему старинному приятелю, у которого к тому времени уже находился некто Ивонтьев Юрий Петрович… Это врач-гинеколог и тоже хороший друг Иноземцева…
– Послушай, Игорь, – не выдержала Юля, – как ты мог узнать имя-отчество и фамилию человека, который зашел к Рогозину? Ты что, знаешь его лично?
– Да нет, – ответила за него Щукина, – просто этот человек приехал на машине «шестерке», Саша, этот паренек, который работает с Игорем, позвонил мне и попросил выяснить, кому принадлежит эта машина…
– И ты по номерам узнала? Какие же вы молодцы… – Юля вдруг впервые ощутила, что она не одна, что ее окружают люди, так же, как и она, заинтересованные в деле, и что все те комплексы, которые давили на нее все это время, постепенно уходят все дальше и дальше, уступая место уверенности в себе и чувству локтя, которое в такой работе, как у них, просто необходимо. Вроде бы просто – узнать фамилию хозяина по номерам машины? Но как важно сделать это быстро и вовремя!
– Но это еще не все… У меня для тебя сюрприз…
– Для меня? – Юля зачем-то оглянулась и посмотрела на Крымова, словно ища у него поддержки. Крымов незаметно поцеловал воздух: она поймала этот поцелуй и почувствовала, как ей стало трудно дышать. Неужели она любит этого невозможного Крымова? Но за что ей это наказание? Почему они работают вместе?
– Был и четвертый человек, который пришел к Рогозину поздно ночью… Я уже спал в машине, и просто чудо какое-то, что проснулся как раз в тот момент, когда к крыльцу дома подъехало такси и из него вышел человек, довольно хорошо тебе известный и неизвестный одновременно…
– Засоркин? – Юля и не знала, что предположить, но назвала Засоркина, потому что, возможно, он тоже во всем этом замешан.
– Нет, это элегантный молодой человек, который тебе нравится и которого зовут Герман Кленов…
– Врешь! – сорвалось у нее, и она была вынуждена отвернуться, чтобы никто не увидел, как она краснеет. – Что вы все меня разыгрываете этим пианистом?
– Да брось ты, Земцова, всем давно известно, что ты влюблена в него…
– Щукина снова превратилась в раздражитель, от которого хотелось поскорее избавиться. Когда Юля повернулась, чтобы посмотреть ей в глаза – ей было непонятно полное отсутствие женской солидарности у своей бывшей подруги, – она вдруг увидела совершенно сияющее и веселое лицо Нади, словно последняя фраза была произнесена не ею, а кем-то посторонним, настолько не соответствовало это симпатичное и открытое лицо этому «брось ты, Земцова, всем давно известно…».
89 
