– Чего мало?.. – она побледнела.
– Тебя мало били?
– Ты хочешь сказать…
– Да, именно это я и хочу сказать. У тебя лицо зажило, синяки исчезли, шрамы зарубцевались?
– Так это ты, скотина? – она бросилась на него с кулаками. – Это ты, гад! – она не скупилась на выражения. – Ты хотел меня проучить? И ты допустил, чтобы из меня делали фарш какие-то молокососы?
Тут Гел заметила, что Макс смотрит куда-то вниз, пониже ее талии.
– А этот шрам тебе кто оставил? Кто заклеймил тебя, Гел? – произнес он с издевкой. – Это…
– Это косметический шрам, – перебила она его. – Он нужен мне для работы. Разве ты не видишь, как млеют твои клиенты, когда видят меня, обнаженную, с этим чудовищным рваным шрамом на заднице? Макс, успокойся… – она говорила уже примирительным тоном, леденея при мысли, что Бюшгенс исполнит свое обещание и вышвырнет ее, как котенка, на улицу. – Не заплатит мне этот старик больших денег. Он, как и всякий другой мужик, когда получит свое, откупится шампанским и сотней долларов. Но я и здесь достаточно зарабатываю, чтобы не спать с этим боровом. Посмотри на меня, разве в ближайшие десять лет с моим телом может что-то статься? Взгляни, – она взяла его руку и приложила его ладонь к своей груди: – Видишь, какая она упругая? Макс…
Макс одинаково любил и мужчин, и женщин, но, вероятно, чувствуя исходящую от Гел силу, боялся предъявить на нее свои права хозяина. Хотя все без исключения девушки, работавшие вместе с Гел на сцене, не миновали его постели.
– Гел, что ты делаешь, Гел?
– Ты думаешь, наверное, что я не вижу, какими глазами ты на меня смотришь? Нет, Макс, я все отлично понимаю. И я очень ценю то, что ты до сих пор еще не дотронулся до меня и пальцем. Но если я отказываю твоим толстосумам, это еще не значит, что я откажу тебе. Ты нравишься мне, Макс, нравишься, как мужчина, и я готова доказать тебе это…
Фальшь сквозила в каждом ее слове, и они оба понимали это. Макс, разочарованный услышанной лестью, смотрел на совершенное тело Гел и спрашивал себя, зачем она говорит ему все это, зачем пытается его соблазнить таким дешевым способом. В одном она не лгала: ее демонический шрам, довольно крупный, рваный, на ее левой ягодице и придававший всему ее облику флер таинственности и порочности, возбуждал даже его, успевшего немного поостыть от женских тел. Но тогда становилось и вовсе непонятным, зачем Гел, имея такое мощное оружие, как это великолепное, клейменое тело, пытается привлечь его на свою сторону и даже готова отдаться ему здесь, в этой тесной душевой? Неужели он нравится ей? Острая, как бритва, мысль мгновенно отрезвила его: да она же любит его! Гел любит его, и как это он не понял раньше? И разве не этим объясняется ее нежелание «работать» на него, ложась в постель с посетителями бара? А он, скотина, которому даже в голову не могло прийти, что Гел руководит любовь, отдал приказ наказать ее за непослушание, рискуя больше не увидеть эту прелестную девушку в «Черной лангусте»! Она любит его – теперь он не сомневался в этом.
– Гел, почему ты раньше мне ничего не говорила? Даже взглядом не выдала своих чувств ко мне? – потрясенный Бюшгенс подошел к ней и обнял ее, мокрую, теплую и показавшуюся ему такой родной. – Малышка, как же я виноват перед тобой…
Гел, которая и не ожидала такого благостного для себя поворота событий (дурачок, он подумал, что я люблю его!), решила действовать до конца и, зажмурившись, дала поцеловать себя.
– Я думала, что ты это знаешь, – говорила она с придыханием, прижимаясь к нему всем телом и пытаясь завести его. Сейчас ей предоставлялась возможность сблизиться с ним, и она пустила в ход все свое обаяние, все известные ей, профессионалке-стриптизерше, приемы, в результате чего Макс сорвал с себя одежду и набросился на нее, пылающий, ничего не соображающий и счастливый тем, что его в этом грязном и пошлом мире кто-то любит и не собирается предавать. Гел – цельная и сильная натура, именно такая женщина и нужна ему для жизни. Он думал об этом, обнимая Гел, покрывая поцелуями ее влажное лицо, мокрые волосы, чудесный плоский живот и стройные сильные ноги. С ней он вновь почувствовал себя настоящим мужчиной, и именно эта раздвоенность (утром он был с юношей, русоволосым, кудрявым и совершенно инфантильным) позволила ощутить себя человеком неординарным, способным жить сразу несколькими жизнями, и от сознания этого у него закружилась голова, и кровь хлынула из носа. Счастливый и удовлетворенный, он поднялся с женщины, которая подарила ему это осознание, и помог ей подняться с жестких деревянных решеток.