— Что-нибудь более материальное ее пугает? Например, ей кажется, что за ней следят.
— Вы правы! — Дудников даже хлопнул по столу. Гроссбух съехал, обнажив разложенные карты. — Вот что значит полиция! Что об этом думаете?
— Думать об этом поздно. Сегодня утром госпожу Прокофьеву нашли убитой в номере, который вы снимали у Петроковкина.
Надо было подождать, пока новость дойдет до сознания банкира. Родион ждал.
Николай Иванович открыл было рот, нервно потер лоб и только тогда проговорил:
— Как?
— Вас интересуют подробности? Они довольно неприятны.
— Как это возможно… — Он схватился за голову и уперся локтями в край стола. — Боже мой! Что же это… Как же я… Я же просил быть осторожной… Какой ужас…
— Дошли слухи о судьбе некоторых барышень?
— Что?.. Ах да… Петя и полковник плакались, я предупреждал Юлю как мог, но, видно, не слушала…
— Что советовали госпоже Прокофьевой?
— Да что там советовать! — Дудников закрылся ладонями. — Просил никому не открывать, кроме меня, без нужды не выходить… Все без толку, ох, барышни-барышни…
— Сейчас важно вспомнить: Юлия рассказывала что-то конкретное о слежке? Она видела того, кто за ней следит? Может, описывала? Мужчина, женщина, юноша… Любые подробности.
— Что? — Николай Иванович с трудом понимал, что ему говорят. — Нет… Не знаю… Может и говорила, но я не слушал… Почему они никогда не слушают советов? Почему думают, что самые умные? И вот результат…
— Она была сестрой милосердия?
— Вы и это знаете… Да, окончила курсы, хотела служить в хирургии… У нее был талант к лечению. Как положит руки на голову, любая боль проходила. И уже говорю о ней в прошедшем времени! Немыслимо… Чудовищно… Кто ее убийца?
— Это и я хотел бы знать, — сказал Родион. — Ваша супруга знала об этой интрижке?
— Как возможно! У меня дети… Я бы ни за что не посмел так оскорбить Нину Петровну.
— Сколько ей?
— Двадцать два… Цветущая, нежная, веселая, взбалмошная…
— Я спросил о вашей супруге.
— Ах, это… — Дудников скривился. — Тридцать пять…
— Она поддерживает отношения с госпожой Пигварской?
— Нет, только мы с Леней… Леонидом Самойловичем общаемся.
— В салоне Монфлери?
— И там тоже…
— Николай Иванович, подумайте, кто мог знать о вашей связи? Это очень важно.
Дудников растер лицо, так чтобы не заметна была влага на глазах.
— От своих я секрета не делал… Сами понимаете: мужская компания, разговоры… Но дальше имени дело не шло. Так у нас было принято. Про других — ничего не знаю толком.
— В разговорах упоминали, где сняли ей квартиру?
— Так далеко я не заходил.
— Визиты к Прокофьевой были регулярными? В основном по утрам?
— У меня служба, семья… Как-то надо планировать… Юличка не обижалась, она все понимала.
— Сегодня планировали устроить маленький праздник. Поездка в загородный ресторан?
Николай Иванович сквозь страдания выказал удивление:
— С чего взяли?
— Букет с утра прислали роскошный.
— Какой букет?
— От Ремпена.
— Вот еще глупость! У нее от цветов в комнату было не войти. Никаких букетов Юле не дарил… Во всяком случае, сегодня.
Родион поднялся слишком быстро. Дудников замешкался, но тоже встал.
— Что же теперь делать? — спросил он.
— Жить, как жили прежде. — Ванзаров бросил на стол маленький снимок. — Наверное, не знали, что это фото Прокофьева припрятала. Считайте это подарком от нее. Чтобы вас лишний раз не таскали в участок.
Глаза Николая Ивановича сами подернулись сыростью, он засопел, губа, украшенная холеными усами, задрожала:
— Я могу… что-нибудь сделать… для вас…
— Только одно: никому не рассказывайте о нашей встрече. Во всяком случае, в ближайшие два дня. Гибель барышни Прокофьевой вам придется переживать в одиночестве. Никому ни ползвука. Вы меня поняли?
Дудников согласно кивнул. Слеза слетела на лацкан и растворилась в шерстяной материи.
— Найдите убийцу, — попросил он срывающимся голосом.
Родион ничего не обещал. Он молча поклонился и закрыл за собой дверь. Кажется, успешный банкир не совладал с рыданиями. Или просто послышалось.
* * *
Терлецкий едва не опозорился бранным словом. Тренированная добродетель не выдержала. Сколько можно! Опять этот неприятный юнец. И ведь все уже вынюхал, так снова явился. Приказчик натянул улыбку, дырявую от натуги.