56 
Она сгорела за три дня. Бессонов не отходил от нее. Он не ел и не пил, не спал, он страдал, он умирал вместе с ней и жалел, что целый год был лишь зрителем ее безалаберной, сумасшедшей жизни, и это вместо того, чтобы встряхнуть ее своей любовью, заставить забиться в другом ритме и темпе ее маленькое, как и она сама (у нее все маленькое, изящное, аккуратное, а уж пальчики на ногах и вовсе напоминают перламутровые розовые бусины), сердце… Никакие деньги, никакая дорогостоящая аппаратура не были в состоянии прекратить возмутительное разрушение молодой жизни. Оля умерла. И он, Бессонов, осиротел. Маленькая мошенница, аферистка, плутовка, вероломная бестия, скрывшая от всех и вся его смертельно опасную для общества тайну и словно причастившись к ней и даже, как иногда ему казалось, находящая в своих мыслях объяснение его чудовищным поступкам, стала для него самым близким человеком. Почему? Не потому ли, что его приторно-возвышенные отношения с Леной, до которой и дотронуться-то было страшно, такой она представлялась неземной, она витала, кружилась над ним, тоже, в свою очередь, боясь признаться ему в своих плотских желаниях (они-то и переспали всего несколько раз), не подразумевали реальной совместной жизни? И уж тем более, проснувшись рядом с ней с ножницами в руках, разве мог бы он рассчитывать на ее поддержку, даже имеющую целью самую настоящую корысть? Ольга была живая, она всегда точно знала, чего хочет, она была предсказуема, с ней было легко. Но если ты, конечно, в нее не влюблен. Тогда мукам твоим нет предела…
И все-таки, думал Бессонов, стоя над могилой Ольги и вспоминая свой роман с Леной: а как бы поступила она, если бы узнала, что он болен, что это он порезал этих несчастных женщин? Протянула бы она ему руку помощи? Да бред… Лена бы закричала и бросилась от него вон… Какая, к черту, любовь, когда он щелкает ножницами, измываясь над находящимися в оцепенении жертвами… Он же еще и гипнотизер.
Ольга лежала в гробу спокойная, умиротворенная. Теперь оба ее сына были пристроены. Умирая, она знала, что у них появился отец, опекун, называй как хочешь, который никогда не бросит их. Старшего, Мишу, которого она прятала от Дмитрия, но собиралась предъявить уже совсем скоро, когда мальчику исполнится десять лет, привели из интерната, где он находился почти всю свою жизнь, уже в больницу. Он горько рыдал, уткнувшись в живот матери, а Бессонов давился слезами, находясь в коридоре и слыша каждый всхлип мальчишки. Братья даже не знали о существовании друг друга и никогда не виделись. (Кто их отец или отцы, Бессонов так никогда и не узнает.) И если прежде Дмитрий порывался, хотя бы мысленно, пойти в милицию и во всем признаться, чтобы наконец выяснили специалисты, что с ним случилось и почему он стал таким, откуда вьются эти ядовитые корни зла, которые заставляют его совершать такие изуверства, а потом и понести заслуженное наказание, то теперь, когда на его руках оказалось двое мальчишек, которых он обещал Оле вырастить и довести до ума, он не имеет права даже думать о признании… Он искупит свою вину перед людьми тем, что воспитает их как своих сыновей. И медвежонка Гришу, и этого хмурого, выросшего на интернатовских кашах Михаила.
Церемония прощания близилась к завершению. Бессонов с горечью наблюдал за толпой. Что им всем нужно здесь? Зачем они пришли, когда не были даже знакомы с покойницей? А с каким неприкрытым любопытством они посматривают на мальчишек! Кто такие, мол, почему не знаем? Скоро узнаете. Уж их-то он не будет скрывать ни от кого. Будет повсюду водить их с собой, даст им все, что только может дать любящий отец. Что касается быта (он не прекратил своих созидательных мыслей даже тогда, когда услышал стук забиваемых гвоздей), то обратится за советом к Розе Цыбиной, она здесь – единственный нормальный и порядочный человек и искренне сочувствует ему, она подскажет, где и как нанимают нянек или горничных… Ему нужна хорошая няня, но только не молодая, чтобы не претендовала на роль будущей жены. Вот вроде Розы, разве что попроще, чтобы на нее можно было в случае необходимости цыкнуть… Олю опускают. Такую живую, живую, живую… А вдруг она там откроет глаза, и что тогда? Будет колотить своими маленькими ручками по крышке гроба… Нет, не будет. И глаза не откроет. Ее всю распороли, как большую белую рыбину. Сказали, что печень начала разрушаться, вроде как от алкоголя… Кретины! Она пила-то всего ничего, последнее время… А один мясник сказал, идиот, что перед ним тело нерожавшей женщины… Из уха, что ли, детки рождались?
56 
