23 
— Да я сейчас приберу все, ты погоди… — снова заговорил вслух, обращаясь к портрету и смущенно улыбаясь, Марк. — Ты не думай, я умею, я знаю, как…
Он подошел совсем близко, постоял, рассматривая внимательно фотографию и продолжая улыбаться. Надо же… И как только Сашке удалось этот ее взгляд в камеру поймать, вот что значит — профессионал… Просто необыкновенный взгляд. Испуганный и мудрый, осторожненько проникающий в душу, в самую ее сердцевину… И этот робкий, выхваченный объективом жест — волосы за уши. Прямо сердце сжимается судорогой — так и хочется подойти поближе, по голове погладить. Не от жалости, нет. Не было ничего жалкого ни во взгляде ее, ни в жесте — просто так хотелось, и все. И черт его знает, почему. Нет, конечно же, не похожа она на Настю. Показалось ему. Может, потому, что кожа на ее лице такой же первозданной чистотой светится, будто холодной родниковой водой только что умытая…Вот далась же ему эта родниковая умытость, господи! Сколько можно! Тоже, ценитель чистоты нашелся… В Насте он всегда по-особому ее, эту чистоту, ощущал, как бы нутром чувствовал, заочно, что ли… Настя-то умела ее от чужих глаз прятать. А у этой все на виду. Глупая какая… Нельзя же, нельзя, чтоб на виду, у нас ведь, знаешь, чистоты не любят… У нас любят, чтоб накручено-наворочено было побольше всяческого феминизма-стервозности, женской аляповатой яркости да пресловутой загадочности, которую всякая по-своему и понимает — так до одури порой в свои загадки заигрывается, что и сама уже ответов на них вспомнить не в состоянии…
Мотнув головой, Марк отошел от стены, снова неприязненно оглядел свое жилище.
— Ну да, а как ты хочешь? — тихо пробормотал он, снова взглянув на портрет и разведя руки в стороны. — Я уже год вещи не разбирал… Как заехал сюда, сбросил все по углам, так и стоит…Вот, видишь, только дорожки себе протоптал, как бизон к водопою. Диван-ванная — кухня. Да еще вон дорожка к окну протоптана… Видишь, дедов бинокль на подоконнике лежит? Это я за тобой подсматриваю. Ты уж прости… И вообще, знаешь, если б можно было в жизни обойтись без этих вот насущных потребностей — еда, стирка, обиход, перерыв голове на отдых — я бы и обошелся, и сюда бы вообще не заглядывал. Хотя нет, вру… Заглядывал бы. Затем только, чтобы у окна постоять со старым дедовым биноклем… Ну что, примемся за уборку?
На миг ему показалось, как дрогнули в робкой одобрительной улыбке губы на портрете и прищурились в легкой смешинке глаза — давай, мол, Марк, вперед, совершай свой подвиг, а я посмотрю… Так. Где же взять ведро? К соседке, что ли, сходить? Помнится, мама сильно с ней подружилась, когда приезжала… Как же ее зовут? Нет, лучше и не стараться, все равно не вспомнить. Ладно, выкрутимся как-нибудь…
Марк решительно открыл дверь, шагнул на лестничную площадку, нажал на кнопку звонка соседской квартиры.
— Добрый вечер… Здравствуйте… Извините за вторжение, конечно, я ваш сосед… Вы меня помните?
— Да, конечно, Марк! Добрый вечер!
— Извините еще раз. Вы мне не поможете по-соседски? Уборку вот решил навести, а у меня даже ведра нет…
— Да ради бога! Возьмите, пожалуйста… Может, еще что-нибудь нужно? У меня вот тут чистящее средство есть хорошее…
— Да? Что ж, и средство давайте. Спасибо. Спасибо вам большое! — отступая от двери, затопился к себе Марк.
Анастасия Васильевна неторопливо закрыла за ним дверь, пожала плечами. Странный он какой-то сегодня… Нет, не то. Не странный, а живой будто. Что это с ним случилось? Все ходил, как огромный бородатый манекен с остановившимся взглядом, аж смотреть на него страшно было, а тут — поди ж ты… И улыбается, и в глаза смотрит, как все люди, а не скользит по лицу равнодушно… Да и то, пора уже — сколько ж можно с горем своим жить в обнимку. Жизнь, она все равно свое требует…Надо пойти, помочь ему, что ли…
— Марк, давайте я вам помогу с уборкой! — произнесла Анастасия Васильевна, решительно преступая через порог его квартиры. — У меня это лучше получится, по-женски, так сказать… Да и маме я вашей обещала…
Остановившись посреди комнаты, она вдруг осеклась на полуслове, удивленно разглядывая огромную фотографию на стене, замолчала озадаченно. Лена улыбалась ей со стены по-свойски, в обычной своей манере — исподлобья, тихо и будто испуганно, и руки уже вон протянула, чтоб русые прямые пряди, спустившиеся на лицо, за уши заправить… Ну да, это она, конечно. Точно она… И белобрысые головки Сеньки с Венькой внизу торчат, а посреди них — Тонечкина в белой панамке с козырьком-оборочкой…
23 
