37 
– Ты что? Плачешь? – вдруг совершенно изменившимся тоном спросил Борис, одновременно пытаясь заглянуть мне в лицо.
Я упорно отворачивалась и пыталась проглотить весь тот комок, который накопился за мою жизнь. Везет тем, кто способен плакать по любому удобному и неудобному поводу. А вот я плачу один раз в пять-десять лет, но зато делаю это так, что мало никому не покажется.
– А-а-а! Все вы сволочи! Только и норовите, что попользоваться! А-а-а, нет в жизни счастья, – немотивированно хлюпала я, параллельно стуча кулаками в Борисову грудь.
– Что ты, что ты. Перестань. Я прошу! Я тебе конфетку дам. Сладкую. Хочешь? – понес он какую-то бессмыслицу, одновременно пытаясь плечом отгородить меня от толпы удивленных прохожих, а рукой затолкнуть в свой подъезд.
– А-а-а! Знаю я ваши конфетки! Все вы норовите конфетами меня заткнуть! Не дождетесь! – орала я, переходя уже в натуральные рыдания. При этом я делала вид, что не желаю заталкиваться в подъезд. И в итоге добилась-таки своего, в смысле, оказалась в мягко освещенной прихожей Бориса совершенно против своей воли. Там он прекратил выкручивать мне ручки и взял в ладони мои зареванные щечки:
– Так! Стоп! Уже приехали, публики нет, одна только моя несчастная собака, обломок кораблекрушения. Можешь больше не стараться, аплодисментов не будет, – сказал Борис.
Эх, а ведь он верил, что знает, о чем говорит. Что любые дамы всех возрастов и конструкций плачут исключительно ради каких-то выгод и удовольствий. Но я раз уж начала рыдать, то бросать это занятие так скоро не собиралась. Я ожесточенно сбросила с ног заляпанные мокрым снегом сапоги, стряхнула с плеч куртейку и бросилась на диван (мягкий и удобный, очень правильная вещь) рыдать дальше, по всем возможным поводам и без них. И по поводу несложившейся женской судьбы (ведь, по заверениям Светы, мне даже рожать было уже поздно), и из-за превращенной в оранжевый идиотизм комнаты, и из-за недосыпа и нехватки денег. И из-за предательства Андрея, но об этом, наверное, зря, потому что не с Борисом же этим делиться. Пушистая псина изумленно ходила вокруг меня, видимо, потрясенная тем, что на этой тесной двухкомнатной планете есть и еще живность кроме вечно брюзжащего двуногого источника корма по имени Борис.
– Не могу-у-у. Как же вы все меня доста-а-а-ли! – выла я, а Борис звенел стаканами, не зная, чем меня поить. То ли валерианкой, то ли валидолом, то ли водкой и бить по щекам. Но этот вариант был плох с точки зрения нашего потенциального сексуального продолжения.
В итоге Борис принял соломоново решение – дать мне выплакаться.
– Лей-лей слезки, детка. Не навечно же это безумие. А хочешь, я тебе ванну налью? Там каплей больше – каплей меньше – никакой разницы, – улыбнулся он.
– Ты серьезно? – поразилась я, противно и неприлично шмыгнув носом.
– Абсолютно. И свечи зажгу. Уж если сбрасывать стресс по всей науке, то в ванной и со свечами.
– И с тобой? – заинтересованно спросила я.
– Ну… я рядом постою, – схохмил Борис и пошел наливать мне успокоительную емкость.
Я еще немного поныла, уже даже сама себе не веря, и стала цепенеть и наливаться жаром от подобных перспектив.
– Ну? Иди, рева-корова, – вернулся Борис с забавно-деловым лицом и байковым халатом в руках. – Труба зовет. Кто ж тебя довел до жизни такой?
– Сама не знаю, – пожала плечами я и быстренько скинула тряпки. Борис предусмотрительно отвернулся и подождал, пока я, все еще всхлипывая и подрагивая плечами, влезу в пенную ванну.
– Ну вот и славненько, – облегченно вздохнул Борис и с обстоятельностью, достойной отца семейства, пододвинул табуретку к краю. – А теперь рассказывай, какие у тебя к жизни претензии. По пунктам. А то ты так рыдаешь, словно потеряла в теракте всю семью.
– Типун тебе на язык, – ужаснулась я. – Никогда не верь рыдающей женщине. Степень ее горя будет обратно пропорциональна пережитому несчастью.
– Ну, тогда я за тебя спокоен, – расправил плечи Борис. – Судя по этой безобразной истерике, ты просто неописуемо счастлива. Но все-таки расскажи, о чем ты тут скулила?
– Неприлично говорить женщине, что она скулила, – решила я изобразить обиду. Двусмысленность ситуации стала меня даже несколько напрягать. Я лежала под слоем непроницаемой пены, зареванная и с размазанной по щекам тушью, а Борис сидел на табурете и наблюдал за мной, как любящая мать. И смотрел на меня все понимающими глазами.
– Ну, билась в конвульсиях, – перефразировал он. – И потом, разве я похож на приличного человека?
37 
