20 
– Еще коньячку? – спросила официантка, многозначительно посмотрев на меня. Я отдала ей опустевший (уже второй) бокал. Плевать мне на то, кто что думает.
– Давайте еще, – как ни в чем не бывало кивнула я и тоже проводила ее многозначительным взглядом.
Настроение мое улучшилось соразмерно принятому внутрь, я закурила и осмотрелась по сторонам. Оказалось, что за время моего чтения и медленного, связанного с большим удовольствием, употребления алкоголя некоторые компании ушли, а какие-то новые пришли. В ресторане стало людно. Где-то народ уже довольно громко смеялся, голоса свидетельствовали, что выпито было немало. А за столиком наискосок расположился мужчина лет около сорока, может, чуть меньше. Он был тоже один. Сидел он спиной ко мне, так что я видела только часть его лица. Лицо было, кажется, обычным. Немного тяжеловат подбородок. Широкие плечи. Высокий ли, низкий – непонятно. Какого черта он сидит тут один – тоже неясно. Приключений ищет? Очень может быть. Но перед ним на столе стоит только, кажется, чай. Может, просто выпивку еще не принесли? Ничего не читает, смотрит в окно, о, провел ладонью по волосам. Цвет – каштан, без седины. Он сидел близко, так что мне было его хорошо видно. Я хихикнула про себя, забавляясь, до какой степени я себя неприлично веду, рассматривая вот так незнакомцев. И после еще одного бокала коньяку, стоящего передо мной, могла бы познакомиться, не с ним, так с кем-нибудь еще. И действительно исполнить уже всю положенную программу, поговорить по душам, построить глазки, рассказать о Сосновском и Катерине, выслушать сочувственные отзывы и заверения, что, если вы потеряли мужа, неизвестно, кому повезло. В общем, почему бы и нет, если уж я оказалась в поезде совершенно одна, немного пьяная и оторванная от всего, что заставило бы меня вести себя пристойно? Я сказала бы, что замужем, и это бы защитило меня от возможных поползновений. А в половине второго я вернулась бы уже к спящим моим соседям по купе и, может быть, уснула.
В этот момент мужчина обернулся. Может быть, он почувствовал, о чем я думала, а может быть, и нет. Но факт в том, что в тот момент, когда я встретилась с ним глазами, я поняла, что лучше бы мне на самом деле никак с ним не знакомиться. И уже сейчас пойти и лечь спать, пока не поздно. Первое, что я подумала, увидев его, это то, что он, наверное, очень опасен. Именно так должен был выглядеть Вронский, из-за которого Анна Каренина бросилась под поезд. Разве не смешно, что я подумала об этом, как раз сидя в поезде. Дурной знак?
Незнакомец же между тем смотрел на меня в упор, не отводя взгляда, и он был спокоен и холоден. Холоден, но смотрел с интересом, словно бы сканировал меня. Он подпирал подбородок ладонью, медленно, задумчиво водил пальцем по щеке и изредка моргал. Глаза оказались темными, взгляд острым, даже немного колючим и властным, но при этом вырваться из-под этого взгляда было невозможно. Я почувствовала себя нелепой и неуклюжей в своей старой «дорожной» водолазке с растянутыми топорщащимися карманами. Захотелось одновременно пригладить волосы и тут же распушить их обратно. Я почувствовала, как тяжелы мои бедра, как недостаточно упруга маленькая грудь, как убийственно некрасив мой нос, по сравнению с которым даже мои маловыразительные глаза не так уж плохи.
– Дура! – хотелось крикнуть мне. – Прекрати немедленно. Выпрями спину! Сделай что-нибудь, улыбнись.
«Не могу», – чуть было не сказала я вслух. Но не сказала бы все равно, так как под этим взглядом практически окаменела. Все это становилось ужасно глупым, и надо было либо сделать что-то прямо сейчас, либо покрываться красными пятнами и отползать, утопая в собственной неуверенности, как в болоте.
– Добрый вечер, – ляпнула все-таки я слабым голосом и тут же замолчала.
Мужчина чуть сощурился и еще пристальнее посмотрел на меня, не улыбаясь и никак не реагируя на мои слова. Лицо его застыло и ничего не выражало, кроме спокойного рассеянного внимания. Было невозможно сказать, о чем он думает: обо мне или, возможно, о том, не уйти ли из этого тоскливого места. Или вообще прикидывает планы на завтрашний день. Но главным было не это, главное – то, каким было это лицо. Я ничуть не погрешу против истины, если скажу, что передо мной сидел и равнодушно смотрел на меня самый красивый мужчина, которого я видела в своей жизни. Рядом с ним и веселый лысоватый балагур Сосновский – драма всей моей жизни, и Владимир Тишман с его пронзительными зелеными глазами и здоровыми отношениями казались не более чем тряпичными куклами, маловыразительными, исчезающими в тумане моего одурманенного сознания. Незнакомец был не просто симпатичным – это был идеал. Мужественный, вызывающий желание покоряться и отдаваться в его власть. Все вместе – контуры прекрасно очерченного рта, волевой подбородок, красивая линия бровей, высокий лоб – все это, собранное воедино без малейшей ошибки в пропорциях, создавало поразительный эффект. И он, кажется, прекрасно об этом знал. Наверное, он давно привык к вниманию женщин и даже устал от них, столбенеющих при одном только взгляде на него. Я хотела бы смотреть на него вечно. Однако при этом могу с уверенностью утверждать, что я бы предпочла в тот момент не идти дальше этого просмотра. В его глазах читалось что-то такое… какая-то невысказанная опасность, от которой было бы лучше бежать без оглядки. Иными словами, ждать чего-то хорошего от мужчины с ТАКИМ лицом не стоило. Он смотрел на меня долго.
20 
