Особенно,... 
42 
Народ в выражениях не стеснялся. Иногда мне казалось, что если где и присутствует та самая пресловутая свобода слова, так это тут, на экране навигатора в моем телефоне. Однажды кто-то даже звал на баррикады. Но никто не поехал, все застряли.
Движение было медленным. Я вырубила GPS, подключила громкую связь, в моей машине имелся Bluetooth, чему я была несказанно рада, и набрала Олеську. Мы не виделись уже месяца, наверное, два. Работа, работа. Только устройства и спасали. Телефон соединился с колонками машины, и в эфире раздался Олеськин голос:
– Что, Машка, стоишь в пробке?
Я рассмеялась:
– Скоро спать ляжем. Движения – ноль. Как ты поживаешь? Я скучаю. Ты хоть в Москве?
– В Питере, на выставке.
Я чертыхнулась.
– Так что, ты в роуминге? С тобой больше пяти секунд и поговорить нельзя?
– Говори, Мария, роуминг за счет фирмы.
– Хорошая у тебя фирма!
– Твоя тоже ничего. Стресса по крайней мере куда меньше.
– А меня хотят с работы выгнать, – пожаловалась я. – Моя мегера считает, что я утратила деловую хватку.
– Нельзя утратить то, чего никогда и не было, – уверенно заявила Олеська.
– Ты просто настоящий друг.
– А то. И что же ты делаешь не так? Спишь за рабочим столом с неправильным выражением лица? Или ты стала храпеть? О, немедленно исправляйся.
– Знаешь, я, кажется, даже хочу, чтобы меня уволили. Мне кажется… я там медленно умираю. Не живу, а только впадаю еще дальше в какую-то спячку. Я теряю ощущение реальности.
– А зачем оно тебе? – удивилась Олеська. – Летаргический сон офисного пространства – лучшее омолаживающее средство. Реальность разрушает и старит людей.
– Очень много людей бегут от реальности – и что? Где они? Одна моя одноклассница сошла с ума, сменила имя на какое-то итальянское – Лаура – и воображает, что она теперь не с нами. Но правда-то в том, что она сидит в своей же собственной старой квартире, тут, в Москве, не в Италии, и боится быть здесь и сейчас и принимать себя такой, какая она есть. Вернее, какой была. Она хочет стать кем-то еще, нацепить маску, даже паспорт получить на имя этой маски. Разве паспорт может помочь примириться с самой собой? Я смотрела на нее и хотела плакать.
– Ну, это случай понятный. Терапия может помочь, – рассмеялась Олеська. – А ты всегда хочешь всех оплакать и пожалеть. Я удивляюсь, как в этом городе еще могут оставаться голодные котятки, когда есть ты!
– Терапия. Легко сказать. Она живет, считай, вполне полноценной жизнью. Закрыла двери, завела трех собак, стала лесбиянкой. Ненавидит весь мир, считает свою жизнь досадной ошибкой. Думает, что Италия – ответ на все молитвы. А что в той Италии будет? Кто она там – разве своя? Там тоже люди, тоже деньги, тоже проблемы. Что-то случилось. Она была другой, весь мир лежал у ее ног. Знаешь, как она рисует! А какие сумки шьет! Что-то случилось. Куда, скажи, делся ее новосибирский муж? Она делает вид, что вся ее прошлая жизнь просто исчезла, как стертый файл. А так ведь не бывает. Откуда взялась ее молодая кудрявая любовница? И вдруг я не права? Но она пьет, это ведь плохо?
– Тогда это многое объясняет.
– И моя мама. Я знаю, почему мы с ней и двух слов не можем сказать друг другу, чтобы не поругаться. Я же вижу все ее уловки. Она решила жить где-то там, не в двадцатом, а даже в каком-то пятнадцатом веке. Машина времени в отдельно взятой двухкомнатной квартире. А все, кто не с нами, тот против нас. Отсюда и ярость, и крики, стоит только достать из кармана мобильный телефон. Откуда он в стародавние времена.
– Многие ненавидят наши времена.
– При чем тут времена? Мама хочет, чтобы нигде не было никаких радиоволн, чтобы по дорогам ходили лошади, а дочери бы сидели на печи в сарафанах и почитали бы ее, кланялись бы в пояс.
– Это, наверное, самое главное?
– Возможно. Или, скорее, она просто боится увидеть человека в зеркале. Она не может вынести того, что там будет стоять она – морщинистая пенсионерка, которой не удалось воплотить в жизнь свои планы, у которой умер муж. Просто старая женщина, испуганная женщина, не поспевающая за временем.
– Ну, тебе легко говорить. Ты – молодая и сильная девка. Нельзя ее осуждать.
– Нельзя. Я и не осуждаю. Я хотела бы… встретиться с ней, знаешь, в реальности. Чтобы узнать, что она на самом деле думает о своей жизни. Что было в ней лучшего, а что можно было бы и изменить. И что это такое, на ее взгляд, – любить. Как она пережила эту пустоту, когда папы не стало. Но она… она не здесь. Она закрыла глаза, зажала уши, выбросила телевизор, покупает какие-то устройства – блокаторы излучений. Она просто сидит дома, смотрит в окно и ждет конца света. И не видит ничего. Даже нас с Янкой. Она ненавидит не мир вокруг себя, – она его даже не знает, – она ненавидит свою жизнь. Мне кажется, это неправильно.
42 
