16 
— Да конечно так, Олежка! Кто ж против того, чтоб в жизни самоопределиться? Никто и не против! Всему свое время есть. И для материнства, и для самоопределения… А только сваливать–совмещать все в одну кучу все равно нельзя.
— Ты так серьезно считаешь?
— Ну да…
— Что ж, твое дело. Хочешь вязнуть в кормлениях да купаниях – вязни, конечно. Только способностей твоих жалко. Все ж говорят, что ты у меня жена талантливая…
В общем, жизнью своей Анюта по большому счету была очень довольна, несмотря на прилетающие время от времени и старающиеся затянуть ее в свой омут творческие всякие позывы. Особо старательно от себя она их и не отгоняла, конечно, складывала потихоньку в самый потаенный уголок подсознания, чтобы достать потом в нужный момент. Но момент этот, выходит, еще оттянуть придется на неизвестное время…
Только вот как теперь Олегу об этом сказать после вчерашнего дорожного разговора? Завтра он уже приедет за ней, и надо сказать… Фу, как нехорошо! Чего это она будто заранее прощения просит? Да за что?! Она же решила, что оставит этого ребенка! И не решила даже, а так сразу почувствовала. Но, с другой стороны, ребенок–то этот общий, и надо, чтоб Олег о его существовании знал…
Можно было бы с мамой, конечно, на этот счет посоветоваться, и она уж наметила–назначила было совещание это на сегодняшний вечер, да не получилось ничего. Нельзя сейчас к маме с советами лезть. Не до того ей. Такие вести не каждый день к человеку приходят – взяли и обрушили ей на голову эти неизвестные родственнички новость о смерти человека, которого мать любила всю жизнь, и смылись, собою довольные…
Вздохнув, Анюта поднялась с постели, выглянула в ночное открытое окно. Взгляд задержался на одинокой, бредущей вдоль белого речного берега женской худенькой фигурке, и сердце тут же дрогнуло от дочерней любви и жалости – вот всегда ей почему–то хочется мать защитить, будто она ребенок малый да кем–то обиженный. Почему – и сама не понимала. Мать сроду ни в какой такой защите не нуждалась, была человеком своеобычным, со своим собственным взглядом на жизнь и на свое в ней законное место. Никогда она несчастной мать не видела, и откуда оно только взялось, это чувство…
Постояв немного над вкусно–сладко сопящей Сонечкой, Анюта накинула на себя Митину рубашку и вышла во двор навстречу матери. Та уже входила через маленькую заднюю калитку, стараясь не скрипеть ее петлями, потом обернулась к дочери, вздрогнула:
— Ой, Анют! Ты чего не спишь? Напугала как…
— А ты чего одна ночами гуляешь?
— Да так, пройтись захотелось. Рекой подышать. Да и не спится…
— Тебя эти родственнички расстроили очень, да? Свалились, как снег на голову…
— Да нормальные ребята, Анют! И на Мисюсь так похожи…Особенно дочка. Она такой же красивой была. Хотя почему была? И сейчас, наверное, тоже красивая. А Никита очень на Антона похож. По крайней мере, внешне. Только взгляд у него другой. Равнодушный какой–то. Будто ничего ему в этой жизни уже неинтересно. Странно, правда? Молодой вроде парень…
— Мам, а что ты решила? И впрямь что ли поедешь от наследства отказываться?
— Поеду, Анют. Раз просят, поеду.
Они замолчали, стоя рядом плечом к плечу и вглядываясь в привычный обеим с детства пейзаж - река тихо и торжественно несла мерцающую ночную воду среди белых своих берегов. Медленно так несла, ни на что будто не отвлекаясь. Анюте подумалось вдруг, что пейзаж этот давно уже является для них неким сложившимся человеческим образом, присутствовало в нем что–то завораживающе–живое, когда на него ни смотри, хоть днем, хоть ночью. Веяло от него скрытым достоинством природы, вечности, мудрости, простой правдой жизни. Будто призывала их река к такому же достоинству, к такой же вот простой правде…
— Мам, а может, ну их, этих родственничков? Не ездила бы ты никуда. Сами со своим наследством разберутся. Чего ты, обязана им чем? По–моему, это они тебе все обязаны…
— Чем это? – тихо откликнулась Тина.
— Ну как – чем? Сестре ты мужа уступила? Уступила. Я так понимаю, ты сама тогда добровольно в сторону отошла. Хоть и любила его очень. А брату своему ты сына воспитала. Это вообще подвиг, между прочим! Митька же тебя за родную мать считает, как ни крути. Дядя Алеша–то, братец твой драгоценный, как отдал тебе его по молодости, так и успокоился – пристроил таки дитя в хорошие руки. И не помог даже ничем. Так и живет теперь, как ветер, перебирается от одной бабы к другой…
16 
