17 
— Нет, Анютка, насчет Алеши ты не права. Он пытался Митю сам растить. Он же не виноват, что с мачехами ребенку не везло. Да я и сама рада была, что Митенька с нами остался!
— Да ладно, мам. Знаю я тебя – всегда всему оправдание найдешь. А на деле–то получается – обманывают же тебя! Пользуются твоей добротой… И в школе дети тебя обманывают… Ты что, не видишь этого? Не чувствуешь?
— Ну почему же не чувствую, дочь. И вижу, и чувствую.
— А почему никогда не сопротивляешься? Надо же бороться как–то за свое достоинство! Нельзя же все время в обманутых ходить!
— А чего за него бороться? Мое достоинство всегда при мне. Я–то ведь никого не обманываю. Никому не лгу, никем не манипулирую корысти своей ради…Мне так жить лучше, понимаешь? Пусть за свое достоинство тот беспокоится, кто все это радостно проделывает и себя при этом умным да ловким считает. Если человек счастлив от своих же пакостей, ему стоит только посочувствовать…
— Ну так ты хотя бы вырази это ему сочувствие! Вслух! Обломай ему кайф! Знаю, мол, что вы меня сейчас обманываете, и выражаю вам по этому поводу свои глубочайшие и искренние соболезнования…
— Нет, дочка. Зачем? У каждого ведь свои в жизни радости! По мне – лучше быть мудрым да молчаливым обманутым, чем радостно–хамящим обманщиком.
— А что, мудрым и не обманутым нельзя быть?
— Нет. Для того, чтоб быть не обманутым, все время воевать надо. А на войне мудрость запросто растерять можно. Израсходуешь на эту войну все свои человеческие эмоции да силы, которые в тебе природой для души заложены, истончишь ее совсем, душу–то…А жить потом как? Нет уж, не хочу я воевать. Саму себя для себя же оставить хочу. В целости и сохранности. Чтоб счастливой быть. А какой уж меня там другие считают – обманутой или нет – их дело…
— А ты, значит, счастлива, мам?
— А как же! Очень даже счастлива!
— Ну, не знаю… Все равно мне за тебя обидно! Чего ж ты у меня вечная бессеребренница какая…Вот и сейчас готова отказаться от своего… Тебя сестра предала–обманула, выходит, а ты…
— Да Бог с тобой, дочь! Какая же я бессеребренница? У меня ты есть, у меня Митенька есть, у меня вот этот берег есть, да я сама у себя есть, в конце концов! Главное в жизни, доченька, саму себя не потерять. В этом и есть счастье.
— Мам, а какая она, твоя сестра? Расскажи… Ты же мне никогда про нее ничего не рассказывала!
— Потом, Анют, потом. Не могу я пока. Ты иди спать, дочь. А я еще здесь посижу, на крылечке. Рассвет встречу…
***
5.
Какая, какая… Лучше все–таки не думать про это, не вспоминать. Как старалась не вспоминать все эти годы. Все вычеркивала, вымарывала из памяти десять лет той, цветущей, наполненно–яркой замужней своей жизни. Трудно это, конечно, было. Попробуй–ка, вычеркни их! Хотя теперь чего уж. Теперь, пожалуй, и можно себе позволить вернуться туда, помянуть таким образом ушедшего в тот мир Антона…
«…Здравствуйте, уважаемые мои юноши и девушки. Поздравляю вас с поступлением в наш университет. Позвольте представиться – меня зовут Антон Павлович Званцев, я буду читать вам лекции по русской литературе…»
Тина уже потом поняла, вспоминая ту, первую Антонову лекцию, что влюбилась в него сразу – и глазами влюбилась, и головой, да чего там говорить – всем своим юным и начитанно–восторженным организмом влюбилась в его музыкой звучащее Чеховское – Антон Палыч – имя, в его спокойный доброжелательный голос, пронизанный будто осязаемыми и нежно–мягкими нотками юмора, в его улыбку, даже в модные квадратные очки в толстой роговой оправе влюбилась. Все в Антоне Павловиче Званцеве для нее сошлось воедино — и образ любимого писателя, и образ настоящего мужчины. Вот же он, Чеховский герой! Настоящий! А еще он тот самый, из разряда принцев на белом коне, образ которого каждая, в общем, юная барышня интерпретирует для себя по–своему, в соответствии с собственными требованиями к этой самой «принцевости». Тут уж, извините, кому как. Кому для нее нужна мужская неземная красота, кому наличие толстого кошелька является объективной необходимостью, а кому, как Тине, важно, чтоб принц на любимого писателя Чехова похож был…
Так и сидела на его лекциях до самого третьего курса, сердцем замирая и ловя каждое слово, так и робела перед ним на экзаменах да зачетах, обливаясь краской смущения. И на все спецкурсы его ходила. Особенно по творчеству Чехова. А однажды даже насмелилась и подошла к нему после лекции, пробормотала, глядя на носки своих стареньких затертых туфель:
17 
