Особенно,... 
78 
Когда же на перекрестке Красных Зорь и Кантонской Коммуны я увидел останки «ЗАЗа», меня словно передернуло – в смысле, всего, а не просто затвор. Мамой-фрезой клянусь, еще чуть-чуть, и начал бы капать смазкой на асфальт.
Даже не могу представить, почему именно его вид меня так зацепил. Казалось бы, с чего? Он для меня никто и ничто, он вообще даже не оружие – разве что щенка лопоухого переехать или, при очень большой удаче и разогнавшись под уклон, старушку задавить. Дурацкая малолитражка. «Запорожец». Ушастый. Запор. Горбатый. Уйма кличек, и все, что характерно, презрительные. Маленькая глупая машинка.
Но когда мы шли мимо него и я смотрел, как он лежит: перевернутый ударной волной, беспомощно растопырив свои крохотные смешные колесики, глубокие вмятины по всему корпусу, осколки стекла вокруг, и только единственная чудом уцелевшая фара жалобно поблескивает дождевыми каплями…
Он будто бы спрашивал у нас, деловито спешащих мимо и не с укором – с недоумением: за что? Вы сильные, страшные – за что вы меня так? Ну что я сделал плохого, кому помешал? Ведь я был новый, я совсем недавно сошел с конвейера… мне нравилось мчаться сквозь майскую грозу, высекая из луж фонтаны брызг, я любил разгонять ночную тьму лучами фар… я любил жизнь! А теперь… теперь я лежу здесь, который год. Я убит – но смерть все никак не идет, даже она проходит мимо, словно жирная крыса, брезгливо стряхивая ржавую пыль!
Почему вы так поступили со мной? Так жестоко…
Неужели только за то, что я попытался быть счастливым?
Маленькая несчастная машинка…
Никому не позволено быть счастливым. Даже людям.
Хотя раньше они считали по-другому. А некоторые – даже и сейчас.
ШВЕЙЦАРЕЦ
Вой разрывал ночную тишину, словно гнилую тряпку. Надрывный, пронзительный, он летел сквозь ночь, казалось, до самого диска повисшей над горизонтом Луны.
Швейцарец резко сел. Покосился на ставни, из-за которых доносился вой. Усмехнулся… недобро. Затем наклонился и вытащил из-под кровати ночной горшок.
– Туалетом воспользоваться не желаешь?
Девушка молчала.
– Тишина в данном случае означает «не хочу»? – после минутной паузы уточнил Швейцарец.
– Нет. Хочу.
– Я могу за дверь выйти, – предложил Швейцарец. – Если, – с сомнением добавил он, – проблема в этом.
В ответ раздался короткий смешок.
– После всего, что было… да уж, самое время вспомнить о девичьей стеснительности.
– Тогда в чем…
– В темноте.
– А ты на ощупь, – Швейцарец, наклонившись вперед, коснулся плеча Тайны. – Давай… шаг вперед… чуть левее… ну вот, цель прямо под тобой. И… я отвернулся.
Под окном снова коротко взвыло.
«Вот интересно, – подумал Швейцарец, – сказать, что… хм, ее журчание очень мелодично звучит, это будет комплимент или как?»
– Все.
– Отлично.
«Теперь, – мысленно добавил он, – осталось выяснить, насколько умение прицельно стрелять в темноте коррелирует с умением в темноте же прицельно мочиться. Впрочем, промахнуться на такой дистанции и по такой большой мишени попросту стыдно… даже из такого оружия».
Закончив, Швейцарец поднял горшок, осторожно шагнул к окну и, едва только снаружи послышались начальные нотки очередного взвоя, резко распахнул ставню…
Вой оборвался мгновенно, сменившись хрипящим клекотом. Выглядывать наружу Швейцарец не стал, но, судя по звукам, источник клекотания удалялся от трактира очень быстро, притом не особо разбирая дорогу.
Тайна сдавленно хихикнула.
– Не пропадет твой скорбный труд, – продекламировал Швейцарец, аккуратно закрывая окно, – теперь поспать нам всем дадут.
Он вытянулся на кровати, уснув почти мгновенно… и лишь пятью минутами позже сообразил, что на самом деле все еще не спит.
Это был нонсенс. Форменный нонсенс, как сказал бы Старик, положивший уйму сил и времени, чтобы добиться от своего воспитанника правильного, «кошачьего» сна. «Слишком уж ответственное это дело, – повторял он, – чтобы доверять его всякой случайной физиологии… на меня смотреть! Не моргать!»
Но все же Швейцарец лежал и не спал, и доски на потолке выглядели столь же реальными, как и клочья мха в щелях между ними. А ответ напрашивался лишь один, как бы он ни казался маловероятен.
Швейцарец очень медленно перенес левую руку к стене. Затем так же медленно – даже будь сейчас ясный день, сомнительно, чтобы сторонний наблюдатель сумел бы засечь эти шевеления сквозь ватное одеяло – протащил ее обратно, уже отягощенную добавочным кило. Еще больше времени отнял затвор, но борьба за миллиметр в минуту того стоила – наружу не просочилось ни единого звука, способного подсказать, что пять с половиной граммов свинцового сплава вплотную познакомились с нарезами ствола.
78 
