56 
— И что, если не секрет?
— Фрукты всякие, зерно. Золото югоросское, опять же.
Откровенность монаха меня немного удивляла, и я спросил:
— Слушай, Милослав, а что это ты так откровенен со мной?
— Господь велел делиться! — последовал неожиданный ответ.
— Гкхм! — я даже поперхнулся куском посадской булки из сухого пайка, выданного нам по приказу отца Владимира.
Милослав, в полном соответствии со своим именем, поступил по-христиански милосердно — от всей души похлопал меня по спине широкой ладонью:
— Экий ты чувствительный, брат! — и с улыбкой добавил: — На самом деле это отец Владимир распорядился вам препон не чинить и рассказывать о нашем житье-бытье без утайки.
Мысленно поблагодарив отца Владимира и вслух — Милослава, я призадумался:
«Ответный жест доброй воли — безусловно хорошо, но и миссия у нас не самая простая. А ну как монахи за нами увяжутся, что тогда делать будем? Не являться же на сверхсекретную встречу с „врагами рода человеческого“ с почётным эскортом из благолепных, но временами весьма суровых боевых иноков? Так что провериться на предмет хвоста не помешает».
— Эй, православные! — громко крикнул начальник поезда, обращаясь к группе мужчин, топтавшихся под синей вывеской с белой надписью «Дулёво». — Идите сюда! Поможете сходни поставить, ну и товар потом загрузите.
Мужики ещё немного помялись в смущении, но подошли.
— Сколько за работу положишь, батюшка? — спросил, очевидно, старший ватаги, высокий, но узкоплечий мужчина лет пятидесяти, с длинными грязными волосами, собранными в хвост на затылке.
— Три «пятёрки».
«Три калашовских патрона на восемь человек? Не то что не щедро, а просто-таки сквалыжно!» — оценил я предложенную плату и собрался было надбавить, но Милослав, аккуратно тронув меня за локоть, глазами показал: отойдём, мол.
— Ты, Илья Васильевич, не чуди! — тихо, но грозно начал инок. — Контингент нам не порть!
— Какой «контингент», Милослав? Людей на работу нанимаешь, а цены справедливой не даёшь!
— Это не люди, а «кон-тин-гент»! — раздельно, по слогам произнёс монах. — И ещё лет пять им в таком состоянии пребывать. Сатанисты это бывшие. Епитимья[98] на них наложена. А эти наглые вдобавок, ты на рожи смиренные не смотри, не смотри… Ишь, каковы! «Сколько положишь?» Пять плетей надо было дать, да тебя, чужака, постеснялся!
— А откуда у вас сатанисты? — изумился я. — Они же городские, из Столицы все были!
— Не всех, как видишь, кара постигла, Следопыт, не всех. Часть в банды сбилась. Чего они творили — лучше тебе того не знать, человече…
— А эти тоже из банды? Вроде молоды для этого…
— Дети грешников, во грехе взращенные и кровью людской умытые, это. Сам знаешь, мы веру свою и обычаи силой не навязываем. Не хочешь по-нашему жить — вот тебе Бог, а вот — порог… С вами и псковскими дружим, с калужанами и владимирцами общаемся, даже с Пионерами пермяцкими уживаемся, но здесь история совсем другая. Этих воспитывать надо, пока раскаяние искренним не станет, босами они к нам пришли, но ядом бесовских мыслей отравлены. Выжить пытались, вот за милостью нашей и пришли. Вожака их видишь? Отец его, когда иродам совсем невмоготу жить стало, сам ватажку свою в пределы наши привёл, да сучье семя взыграло — стал среди народа слова окаянные говорить, про то, что Беда — кара небесная за грехи наши тяжкие. А какая же это кара, если она человеками устроена ради барышей нечестивых? Пришлось Старцам нашим грех на душу взять, удавили мерзавцев по их приказу. А детишек, уповая на неполную их испорченность, под епитимью подвели. В работах и покаянии иные по пятнадцать лет маются.
— А что, это ты про косматого этого говоришь? Тоже мне — «дитятя»? — саркастически усмехнулся я. — А не похож…
— Да, про старшего их и говорю. У них власть по наследству вроде как передавалась, так что он «магистром» у них стал прозываться, как папашку его вздёрнули! Ему, когда Беда пришла, то ли шестнадцать, то ли семнадцать годков было, я сейчас не помню точно. Записи бесед с ними читал. Так старшие кровопийцы его «ботаником» называли, я, правда, так и не понял почему?
Поскольку, в отличие от Милослава, я общался в своей жизни не только с монахами, крестьянами и вояками, то значение этого древнего термина знал.
— Так до Тьмы в школах и университетах называли чрезмерно прилежных учеников, тех, кто из книг не вылезал. Почему, сейчас и не поймёшь. Но вот то, что этот длинный все книги, какие можно было найти, про этот их сатанизм прочитал, а может, и наизусть выучил — голову на отсечение даю.
56 
