– Три чашки кофе, три горячих собаки, пакет чипсов и кока-колу, – потребовала Кейт. – И заправить машину.
– А колу-то зачем? – удивился я.
– Сейчас узнаешь, – пообещала Кейт.
– Чая хорошего у вас, я так полагаю, нет? – осведомился Щербаков, брезгливо изучая полки.
– Н-нет, – проблеял приказчик.
На мой взгляд, в магазине не было вообще ничего хорошего, кроме коробки гаванских сигар. Большая часть ассортимента состояла из жвачки, кока и прочей колы, а также шоколадных батончиков с земляным орехом. Причем яркие упаковки были ядовиты даже на вид. У нас в Уссурийске я встречал подобные раскраски только на монгольском печенье.
– Пирожков бы, – вздохнул я. – А лучше пельмешек горяченьких и под водочку.
– На завтрак?!
– Ну не на обед же!
– Знаете что, – не выдержала Кейт, – езжайте в свою Сибирь и там напивайтесь хоть с утра, хоть с вечера! А пока мы на американской земле, я бы вас попросила…
– В-ваш кофе!
– С сахаром? – осведомился я.
– Н-нет! – У приказчика определенно были нелады с речью. – С-сейчас будут горячие собаки.
«Бедная Му-Му, – подумал я. – А я думал, собак только китайцы едят».
– Обойдетесь без сахара! – заявила Кейт. – И вообще – много сладкого есть вредно.
– Милая Кейт, – ухмыльнулся я. – Открою вам по секрету страшную тайну – при той профессии, которую мы с вами столь неосмотрительно избрали, я меньше всего опасаюсь умереть от кариеса.
Щербаков задумчиво ковырял ложкой в коричневой жиже…
– Не нравится мне этот приказчик, – неожиданно сказал он по-русски. – Как-то странно он на нас смотрит.
– Ну, не выспался человек, – заметил я, – с кем не бывает.
– Кстати, а куда он делся?
– Ушел! – удивилась Кейт. – Странно.
– Вот вам, Сергей, яркий пример преимущества американского образа жизни, – усмехнулся я. – Да разве посмел бы какой-нибудь наш приказчик из Бердичева хоть на миг оставить клиентов наедине с товарами? А тут – пожалуйста. Не побоялся, что мы набьем карманы дармовой жвачкой, и потом…
– Тихо!
Где-то рядом отчетливо взвизгнули тормоза.
Я инстинктивно потянулся к пистолету В обойме, правда, всего шесть патронов, ну да ничего. Чтобы снести весь этот вшивый городишко до фундаментов, мне больше двух не понадобится. Мы, как говаривал прапорщик Филиппов, и без пушки горы ровняли.
– Только без пальбы! – предостерег Щербаков.
Ну, знаете. Начальству, конечно, виднее, на то оно и начальство, но…
Дверь с грохотом отлетела в сторону, и в образовавшуюся брешь вломились два местных копа – точь-в-точь как я сам в бытность стажером лодзенской опергруппы. Только теперь я находился по другую сторону и мог воочию оценить, насколько сие действие походит на тренажер «бегущий кабан». Не-ет, все-таки в помещение вдвоем врываться нужно так – впереди граната, а за ней ты!
Я было дернулся уйти с линии огня, но сообразил, что тут-то они меня точно шлепнут с перепугу, и остался сидеть, нацепив на лицо самую идиотскую ухмылку, на которую только был способен.
– Встать! Руки вверх! Лечь! Руки за голову!
Щербаков медленно отложил ложечку и так же медленно, не торопясь, поднял руки. Мы с Кейт последовали его примеру.
– Лечь, я сказал! – продолжал надрываться один из копов – долговязый детина в криво нахлобученной фуражке. Второй коп – кругленький толстячок лет сорока, судя по всему, никак не мог сообразить, кого из нас ему следует держать под прицелом, из-за чего дуло его револьвера все время дергалось между мной и Щербаковым. Спокойствия это дерганье мне лично совсем не добавляло.
– Только без нервов.
Я медленно встал из-за столика, опустил правую руку, осторожно, держа, словно дохлую мышь – двумя пальцами и на отлете, – выудил «кольт», еще раз убедился, что предохранитель стоит в нужном положении, опустил его на пол и отбросил подальше от себя. Нате, подавитесь. Надо будет – я себе еще достану.
Щербаков тоже разоружился. Кейт долго фыркала, потом отбросила свою сумочку вместе с пистолетом.
Долговязый коп осторожно приблизился, подобрал наши с Кейт манатки – Щербаков зашвырнул свой «кольт» куда-то под стойку, – отступил и что-то прошептал толстяку.
– Сам обыскивай! – огрызнулся толстяк. – А я прикрою.
На роже долговязого вихрем промелькнула целая гамма чувств – растерянность, злость на подчиненного, досада – и сменилась выражением твердой решимости.
– На выход! – скомандовал он. – И без фокусов.