Особенно,... 
81 
– Сергей, я вам сейчас буду нужен?
– Зачем? – усмехнулся Щербаков, перебирая бумаги. – До Америки можете спать спокойно.
– Я спать не собираюсь. А вот музыку…
– Да ради бога. Слушайте себе на здоровье.
Тяжелые мягкие наушники наглухо отрезали меня от звуков окружающего мира. Да, на комфорте межконтиненталов «Сикорский» не экономит. Я вставил пластинку, нажал «пуск» и закрыл глаза.
- Те, кто были, по-моему, сплыли,
- А те, кто остался, спят,
- Один лишь я сижу на этой стене
- (Как свойственно мне).
- Мне сказали, что к этим винам
- Подмешан таинственный яд,
- А мне смешно: ну что они смыслят в вине?..
Забавно, как устроено человеческое сознание. Ему обязательно нужен какой-нибудь зримый внешний символ для того, чтобы осознать происходящее. Не тогда, когда мы получили распечатку с данными по фирмам, не тогда, когда нас доставили в Питер, словно сверхсекретный груз, и даже не в кабинете щербаковского начальника, а именно сейчас, после того, как Россия осталась позади, а впереди… пожалуй, только господь знает, что у нас впереди, я вдруг понял, что вся моя жизнь разделилась на до и после.
До – малыш Анджей делает первый шаг и валится с табурета, у самого пола подхватываемый папиными руками, такими большими, сильными, надежными. До – первые друзья, до – первая любовь, пока еще безответная. До – учебный лагерь Памирского горнострелкового, где рванувшаяся страховка вырвала клин и я закачался над пустотой, больше всего боясь почему-то глянуть вниз. Все это – до.
Смешно получается, Анджей. Ты так старался обмануть судьбу. Не пошел в летное, по стопам деда, отца и старшего брата. Не остался в полку на действительной. Ты не хотел быть маленькой пешкой, которую посылают в такую нужную, но такую бессмысленную игру. А судьба тебя все равно достала. Не мытьем, так катаньем.
Мы все – солдаты великой империи. Я, Щербаков, Старик, этот… фон дер Бакен. Все.
И ты прекрасно знал, что тебя ждет, унтер третьего резервного Уссурийского егерского полка. Забытый всеми клочок чужой земли в африканских джунглях, нескончаемый дождь, а кругом – ржавые гильзы без маркировки и такой же проржавевший короткий автомат с толстым стволом-глушителем, прозванный «гадюкой» за тихое свистящее шипение, в которое он превращает сухой треск выстрела.
А вот тот, длинный, вон за тем стволом, – он считался лучшим взводным во всей парашютной дивизии «Викинг». И когда он шел по улочкам родного Кельна – пятнистая форма, зеленый берет, – все окрестные мальчишки сбегались поглазеть на него. А этот, рыжий, его целых два раза представляли к Кресту Виктории. Но оба раза так и не вручили. В первый раз – за пьяную драку в ливерпульском пабе, а второй – за то, что, вернувшись с задания, он поднялся в рубку эсминца и на глазах у всей вахты так врезал полковнику из МИ-6, что три новых зуба полковника пришлось оплачивать из британской казны.
И давно уже снова зарос джунглями обгорелый фундамент научного центра, и офицеры всех штабов давно забыли координаты и центра, и того уголка джунглей, где схлестнулись в коротком, отчаянном бою их отборные пешки. И подшито к сданному в архив делу копия извещения: «Погиб, выполняя долг перед Отечеством».
А где оно, мое Отечество? На гранитных набережных Санкт-Петербурга? На засыпанных снегом улицах Уссурийска? Или на варшавских площадях?
– Шагай вперед, пешка! – скомандовали мне. – Если ты дойдешь до восьмой линии, ты, конечно, не станешь ферзем. Но, может, тебе позволят снять вражеского короля. Ведь королей бьют именно пешки, как бы это ни не нравилось королям.
Глава 13
«ВАШИНГТОН ПОСТ»,
24 сентября 1979 года
«Вчера в Мемориальном госпитале после долгой и продолжительной болезни скончался видный политический деятель, на протяжении многих лет служивший представителем США в Китайской республике, кавалер многих орденов Поль Аарон Майрон Энтони Лайнбержер.
Бессменный посол Соединенных Штатов в Кантоне был одним из тех, кто сохранил влияние нашей державы в этой части света. Его сорокалетнему беззаветному служению американской дипломатии мы обязаны долговременными дружескими связями нашей страны с Гоминьданом, не прервавшимися даже во время катастрофической Трехдневной войны. Человек острейшего ума и энциклопедического образования, свободно владевший шестью языками, он снискал себе славу не только на политической арене, но также получил известность как романист, создавший под псевдонимом Феликс Форрест блистательный цикл «Троевластие», адаптирующий для современного читателя классические древнекитайские романы.
81 
