Последние отзывы

  104  

Родственник тогда уже снимал квартиру. Не в Москве, конечно. Он не хотел покидать городок в табакерке. Мать помогла, нашла по случаю однокомнатный апартамент за смешные деньги. Я хотел жить в мрачном логове – под стать самоощущению, чтоб раковина с облупившейся эмалью, чтоб отбитый кафель и окна без штор, чтоб на заднике жирно дымили черным индустриальные трубы, – но в итоге заехал в свежее, чистое жилье с новой мебелью и красивой кухней. Под окнами – детский садик. Мама подарила чайник и нарядное одеяло.

Здесь я ни разу себя не порезал. Не стало времени.

Для развоза игрушек пришлось купить машину, за триста долларов. Понятно, что это была за машина, но я провел наедине с нею четыре дня и кое-как подремонтировал (у нас говорят «подшаманил», это точнее, ведь машине надо посвятить не только время и навыки, но также некоторое количество нервной энергии: отругать ее, пнуть ногой бампер или погладить по крыше, произнося слова любви; тогда она вывезет тебя к лучшей жизни).

Просыпался в пять тридцать, в шесть стартовал, в восемь добирался, в девять загружался. Пять мешков, в каждом по пятьдесят обезьянок.

Обезьянки были с секретом, при нажатии на пузико они декламировали: «Я люблю тебя!» По-русски; даром что китайские. Если набить обезьянками полиэтиленовый чувал, плотно, и нажать сверху, обезьянки начинают гомонить хором, мультипликационными фальцетами, на десять–пятнадцать голосов.

»Я люблю тебя». «Я люблю тебя». «Я люблю тебя».

Подъем российской экономики я наблюдал изнутри; из кабины натужно рычащей тачки. На самом деле это был подъем китайской экономики. Они производили – мы потребляли. Настоящим символом экономического бума для меня стала тряпичная китайская обезьянка, поющая о любви на чистом русском языке. Ведь на самом деле, как легко догадаться, людям нужны вовсе не джипы, не микроволновые печи и не плазменные панели. Не мезотерапия, не сумочки змеиной кожи, не фуфайки от Тома Форда. Не аэрография, не выдержанные шотландские самогоны и не вертикальные турбосолярии. Люди хотят, чтобы их любили.

Сдать товар в супермаркет – целая история. У грузового портала всегда очередь. Грузовики. У кого пельмени, у кого сосиски, у кого чипсы. Стоят по полдня, иные с четырех утра. Облака дизельного выхлопа, глаза слезятся, как в Чечне, рядом с танковой колонной. Сунешься без очереди – легко могут рыло начистить. Но Иван умел и любил учитывать сексуальную составляющую бизнеса: в каждом магазине был менеджер, молодая женщина, получающая, согласно приватному уговору, бесплатную обезьянку. Вдобавок в каждый магазин шло не более одного мешка. Взвалив такой мешок на спину и сделав зверское лицо (это у меня легко получалось), я бежал вдоль очереди из грузовиков, к служебному входу, требовал позвать Машу или Наташу, обезьянки вопили о любви, Маша-Наташа таяла и расписывалась в накладной.

Четыре-пять точек в день. Бензин оплачивался отдельно.

Первый месяц был ужасен. Несколько раз я ночевал в офисе. Если оставались силы, возвращался домой, за восемьдесят километров, добирался в полночь, выпивал стакан и падал.

Ездить на работу за восемьдесят километров, два с половиной часа туда и столько же обратно, все время в пробках – отличный масштаб для мегаломаньяка.

Но деньги грели, я их копил. Они, правда, копились, бля, медленно.

Превращение высокопоставленного пресс-секретаря 8 в сутулого шоферюгу далось мне легко. В конце концов,

на любвеобильных шанхайских обезьянах я зарабатывал больше, чем в мэрии Грозного. Кроме того, в Москве не стреляли и курицу гриль продавали на всех углах.

В выходные спал до упора. Часами лежал в ванной. Иногда пытался что-то написать. В голове крутились фразы. Какие-то любопытные люди смутной внешности выступали из тумана, чтобы обменяться ловкими репликами. Но, перенесенные на бумагу, обращенные в значкибуковки, они представали чужеродными существами, инопланетянами, никак не совпадавшими с заоконной реальностью. Я не понимал, кому могут быть интересны мои персонажи. Наверное, так чувствовал себя Грин, когда среди тифа и лязганья маузеров сочинял сказки про алые паруса, полные упругим соленым ветром.

С шести утра до полуночи меня окружали грубые, с сухими телами люди и машины, и сам я был такой же. Пропитался бензином, табаком и перегаром, запахи нельзя было отмыть никак и ничем.

Машина вымогала мелкого ремонта. Рука привыкала к отвертке, отвыкала от авторучки. Даже от вилки отвыкала: я варил густые похлебки, с мясом, перцем, макаронами, хлебал, заедая мощными скибками черного хлеба; глотал не жуя.

  104