Мила вскочила, глотая слезы. Задохнулась, хотела что-то выкрикнуть.
Что ей не нужны никакие квартиры.
Что никто не смеет любовь ее взвешивать, измерять, обсуждать и оценивать.
Что плевать ей на тетку Зину, маленькую и твердую.
Что она всегда мечтала просто жить и заниматься чем-то спокойным и красивым, как песни певицы Юты, а иногда, ради самого близкого человека, надевать черное платье в стиле ар-деко, чтобы было совсем красиво.
Что не хочет она никого держать «вот так», а хочет просто быть счастлива.
Что свадьбы не будет.
Но мать с отцом так мгновенно и сильно испугались, так вздрогнули, и так, испугавшись и вздрогнув, прильнули друг к другу, и так вдвоем потянулись к дочери, со своих табуретов, в такой тревоге посмотрели в ее лицо, снизу вверх, в долю мгновения поняв ее и сострадая ей, что она только махнула рукой. И даже, поворачиваясь к двери, ухитрилась улыбнуться, сквозь соленую пелену: мол, ничего, это я так, от радости и усталости, перенервничала...
Убежала в комнату, надежно закрыла дверь, рухнула в подушки, завыла вполголоса.
Потом настала ночь, она продрогла, завернулась в плед, никто ее не беспокоил, и даже телевизор в родительской спальне не был включен, и только сволочной аппаратик верещал из сумки через равные промежутки времени – щупальце внешнего мира тянулось к ней через стены и двери, вымогая и требуя.
В какой-то момент надоело, протянула руку, достала, номер был незнакомый, гадкие шестерки и девятки; нажала кнопку – голос донесся, словно с обратной стороны Луны, глухой, тихий, странный.
– Это я.
– О боже, – сказала она. – Откуда ты...
– Отсюда, – прошептал Дима. – Уже оформили меня. В Бутырке я.
– Там разве есть...
– Тут всё есть. Но это неважно. Послушай меня, я быстро... Я насчет Маши...
– Что насчет Маши? Причем тут Маша? Ты... Зачем ты это сделал, зачем...
– Позвони Маше. Пожалуйста.
– Сам позвони...
– Не буду. Что я ей скажу? Я всё испортил.
– Да, – сказала Мила. – Ты всё испортил. И я тоже. И Маша. И Борис. Мы сами всё испортили. Зачем ты мне звонишь?
– А кому я буду звонить? Только тебе. Ты ведь увидишь ее. Завтра, послезавтра... Увидишь, правильно?
– Да.
– Скажи ей... Скажи ей, что я ее очень люблю. Очень. И всегда любил. С самого первого дня. То, что случилось... Это ничего не меняет. Ничего. Мне плевать. Я убью любого. Я не могу без нее. Я всё ей прощу, я... Вообще никаких претензий... Но убью – любого. Только я и только она, остальные не в счет. Она появилась, и я ухватился за нее, я... Я стал дышать, я стал жить... самим собой стал... Она для меня – всё. Она сволочь и дура, она шлюха, она самая лучшая, я люблю ее и никогда... Так и скажи... Поняла, да?
– Поняла.
– И еще скажи так: звонил Дима, из тюрьмы, и сказал, что она конченая тварь, что я ее ненавижу и хочу забыть. И пусть она меня тоже забудет. Так скажи. Поняла?
– Да.
– Повтори.
– Звонил Дима из тюрьмы, – послушно произнесла Мила. – Велел передать, что ты конченая тварь. Но... зачем?
– А затем, – проскрипел Дима, – что я тут надолго. Лет на десять. Пусть забудет меня и налаживает судьбу с чистого листа.
– Не поняла. Сказать, что ты любишь ее, или сказать, чтобы забыла?
Из трубки донеслось дьявольское хихиканье, Мила похолодела, но вдруг поняла – умный Дима вовсе не смеется. А плачет.
Он быстро справился с собой, пробормотал в сторону что-то неразборчиво матерное, вздохнул и другим тоном – развязным, похабным, отвратительно бодрым – произнес:
– Передай так: из-за нее человека убили. Пусть помнит об этом.
– Из-за меня, – тихо добавила Мила.
– Да. И из-за тебя тоже. Из-за вас вся кровь на земле. Прощай.
«Свадьбы не будет, – подумала она, роняя телефон. – Свадьбы не будет».
Глава 9
Сказке конец
Свадьбу сделали в стиле ар-деко. Наняли дорогого фотографа, работавшего с крупными глянцевыми журналами, заказали черно-белые снимки, сепией. По ходу действа невеста подбегала и смотрела в экранчик цифровой камеры, как выходит? Выходило стильно и бодро. Особенно она сама: в черном платье до колен, с ниткой жемчуга.
Фотограф был в теме и сообщил, что ар-деко быстро входит в моду; люди больше не хотят купеческой, грубой роскоши, а хотят роскошь утонченную. Роскошь быстро мутирует, уходит в мелочи, перемещается с улиц, из офисов – в частную жизнь.