17 
Последние два дня он с подозрением наблюдал за окружающими. В страхе обнаружил, что отдельные товарищи, и в том числе Пятналер, нарушают технику безопасности. Однажды услыхал, как Электриса Никаноровна сказала, что она хоть и кухарка, а вот государством не умеет управлять, да вряд ли и научится когда-нибудь. Конечно, это были мелочи и глупости, но разве не из них потом мог вырасти побег зла и предательства? Еще он как-то заметил, что у Революция в газете три описки, две из них – в словах «губком» и «пролетарий». Вдруг умышленно? Нет, глупости, конечно. Но Маратычу Краслен рассказал про все – на всякий случай. Тот был очень благодарен.
В другой раз Кирпичников увидел, как Мотор Петрович (отстающий штамповщик, которого прорабатывали на прошлом собрании) нес домой – ну, в смысле, в свою комнату – мешок с песком. Спросил так, словно бы шутейно, невзначай – зачем, мол, что такое? Тот сказал, что грунт для кактусов. Позвал к себе, растения продемонстрировал: Краслену показалось, что с какой-то очень уж услужливой готовностью. Об этом эпизоде он, конечно, тоже известил начальника завкома и добавил от себя: в горшках для кактусов удобно что-нибудь прятать.
Остальные пролетарии – Краслен это заметил – тоже стали подозрительно смотреть на окружающих. Глядели косо чуть ли не на каждого, включая и Краслена, и Маратыча. Конечно, больше всех гнобили Аверьянова. Он, кажется, струхнул: сказал, что был глупцом, что больше он не станет отпадать от коллектива, что характер у него, конечно, скверный, но, раз на заводе есть вредитель, он готов переступить через себя и пожать руки тем, кто ему лично не нравится. Сборщики рассказывали, что этот чудак на самом деле стал работать с бо2льшим рвением, начал делать прозгимнастику со всеми, сделался общительнее, только, как и раньше, никогда не подпевал песням о Родине: кривился, если слышал что-нибудь патриотичное, ворчал, что «режет ухо».
«Может быть шпион таким, как Аверьянов? – думалось Краслену. – Или… Или он ведет себя как коммунист? Как авангардовец? Никто чтоб не подумал? Вот кого бы я не заподозрил никогда?» Он глянул на Бензину. Содрогнулся. Та болтала что-то о будущих детишках вперемешку с рассуждениями насчет гребных команд, пыхтевших в лодках.
– Кто вредитель, как ты думаешь? – прервал ее Кирпичников.
– Какой еще вредитель? – До Бензины не сразу дошло, о чем он думает. Потом она обиделась: – Ты что, меня не слушаешь?! Зачем мы пошли в парк? Чтоб думать о вредителях?! Как будто ты не можешь хоть минуту подумать о чем-нибудь другом? Обо мне, например…
Типичный женский ответ. Или все же?.. Мог бы так сказать вредитель? Просто совпадение! Совпадение! Девушка права, он слишком много думает про все эти дела, пора отвлечься…
В поисках того, что могло бы его отвлечь, Краслен повертел головой и у кромки озера заметил Кларозу Чугунову. Она расхаживала взад-вперед в широких трусах из агитсатина, разрисованных серпами и молотками, и держала на худеньком плечике здоровенное весло. Товарищей с завода Чугунова как будто не замечала.
– Хорошо бы нам дали комнату не в пятом корпусе, а в шестом, – рассуждала между тем Бензина. – Там кровати встроенные и столы откидные, а двери, как в поезде, раздвигаются.
– Ты весь день сегодня только и говоришь о всякой материальной ерунде, – заметил Краслен. – То стулья, то столы, то шкаф, то койка… Скоро так до самоваров с фикусами дойдешь, обывательница!
– Сам ты, Кирпичников, обыватель! – не моргнув глазом ответила девушка. – Согласно статье двадцать седьмой всенародно принятой Конституции С. С. С. М., каждый гражданин имеет право на жилье. Так что и мечтать о жилье законом не возбранятся! А критиковать стремление здоровых пролетарок к отправлению естественных потребностей – это левый уклон и идеалистическое заблуждение!
– Это каких таких потребностей, интересно?
– А вот таких! – Кирпичникову показали язык. – Ладно, сиди. Я сейчас.
Стоило Бензине ненадолго отойти, как Чугунова нарисовалась возле Краслена:
– Товарищ Кирпичников! Вот так счастье, наконец-то хоть один человек с нашего завода!
– Да я, собственно, не один… – ответил Краслен.
Клароза сделала вид, что не слышала этого неприятного замечания. Последующие десять минут она донимала пролетария разговорами о своих трудовых рекордах, заслуженных медалях, правильных поступках и общественных обязанностях.
– Кстати, как тебе мои шортики? – спросила она, решив напроситься на комплимент.
17 
