Особенно,... 
124 
Я ухмыляюсь.
— Значит, если я перестану сопротивляться, Господь позаботится обо мне?
— Почему нет? Разве ты сам не удостоверился, что недавно он блестяще справился со своими обязанностями? — Пастор Клайв заходит за свой стул. — Признайся Иисусу в своих желаниях. Что есть у Рейда, что хотелось бы иметь и тебе?
— Я не собираюсь говорить с Иисусом вслух…
— Ты думаешь, Он не умеет читать твои мысли?
— Ладно, — вздыхаю я. — Я завидую своему брату. Я хочу иметь его дом. Его банковский счет. Даже его религиозность.
От такой черной неблагодарности я почувствовал себя просто дерьмом. От брата я видел только поддержку, а сейчас возжелал все, что он имеет. Я почувствовал себя настолько скверно, как будто вскрыл нарывавший под кожей гнойник.
Господи, моим единственным желанием было исцеление!
Потом, наверное, я заплакал, точно не помню. Знаю одно: тогда я впервые увидел себя со стороны — гордец, не желающий признавать собственные недостатки.
В разговоре с пастором Клайвом я не сказал одного. Я так и не признался, что желаю жену Рейда.
Сохранил это в тайне.
Намеренно.
По пути домой я по меньшей мере раз пятьдесят извиняюсь перед Лидди, но она остается отстраненной и молчаливой.
— Прости, — снова повторяю я, когда она поворачивает к дому.
— За что? — удивляется Лидди. — Ничего ведь не произошло.
Она открывает входную дверь и кладет мою руку себе на плечо, чтобы казалось, что она поддерживает меня.
— Делай, как я, — велит она.
Я все еще нетвердо держусь на ногах. В прихожей стоит Рейд.
— Слава богу! Где ты его нашла?
— Его рвало на обочине, — отвечает Лидди. — По словам врача, у него сильнейшее пищевое отравление.
— Братишка, что же ты съел? — спрашивает Рейд, обхватывая меня рукой, чтобы взять на себя часть моего веса.
Я делаю вид, что едва передвигаю ноги, и позволяю отвести себя в комнату для гостей на первом этаже. Пока Рейд укладывает меня на кровать, Лидди разувает меня. Ее теплые руки согревают мои лодыжки.
Даже в темноте кажется, что потолок вращается. Или это просто вентилятор.
— Врач заверил, что он поспит и отойдет, — шепчет Лидди.
Из-под опущенных век я смотрю, как мой брат обнимает жену.
— Я позвоню пастору Клайву, скажу, что Макс вернулся живой и почти невредимый, — говорит Рейд и выходит.
Меня и пастор Клайв искал? Меня с головой накрывает новая волна вины. Через какое-то время Лидди подходит к шкафу и тянется к верхней полке. Достает одеяло и укрывает меня. Я хочу еще раз извиниться, но потом решаю притвориться спящим.
Кровать проседает под весом Лидди. Она сидит настолько близко, что может коснуться меня рукой. Я, затаив дыхание, чувствую, как она убирает мне со лба волосы.
Она что-то шепчет, и мне приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова.
Она молится. Я прислушиваюсь к мелодии ее голоса и представляю себе, что, вместо того чтобы просить Господа о помощи, она просит Его обо мне.
Утром, когда мы в первый раз должны предстать в зале суда, Уэйд Престон появляется у входной двери дома Рейда с костюмом в руках.
— У меня есть костюм, — говорю я.
— Есть, — отвечает он, — но подходящий ли у тебя костюм, Макс? Первое впечатление очень важно. Второй возможности у тебя не будет.
— Я собирался надеть черный костюм, — сообщаю я.
Это единственный костюм, который у меня есть, — его пожертвовал кто-то из прихожан. Он оказался достаточно хорош для того, чтобы надевать его по воскресеньям в церковь или когда я ездил по поручениям пастора Клайва.
Костюм, который принес Престон, темно-серого цвета. К нему накрахмаленная белая рубашка и синий галстук.
— Я хотел надеть красный галстук, — говорю я. — Я взял его у Рейда.
— Ни в коем случае! Ты не должен выделяться. Ты должен выглядеть скромным, решительным и солидным. Ты должен выглядеть так, как выглядел бы на родительском собрании в детском саду.
— Но туда будет ходить Рейд.
Уэйд отмахивается от меня.
— Макс, не строй из себя тупицу. Ты понимаешь, о чем я. Красный галстук говорит: «Обратите на меня внимание».
Я молчу. Костюм на Уэйде сидит настолько идеально, что я еще никогда не видел, чтобы так искусно был сшит костюм. Его инициалы вышиты на отложных манжетах рубашки. В нагрудном кармашке шелковый платок.
— Но вы же надели красный галстук! — замечаю я.
— Он отражает мою суть, — отвечает Уэйд. — Иди одевайся.
Через час мы втискиваемся за один из столов в передней части зала суда: Лидди, Рейд, Бен Бенджамин, Уэйд и я. Мы с Лидди все утро не разговаривали. Она, наверное, единственная, кто мог бы меня успокоить, но каждый раз, когда я пытаюсь с ней заговорить, Уэйд вспоминает что-то, что забыл рассказать мне о поведении в суде: «Сиди прямо, не ерзай, не реагируй на слова ответчиков, насколько бы обидными они ни казались». Складывалось впечатление, что у меня сценический дебют, а не всего лишь подача ходатайства в суд.
124 
