Особенно,... 
72 
— Помогите, мужики, помогите! Я же ранен, вы меня подстрелили.
— Жалко, что мы тебя сразу не грохнули. Из‑за тебя, сволочь, я автомат утопил.
— Подонок!
— Помогите, помогите, ребята, я же свой! Свой! — по щекам Антона Сокола покатились крупные слезы.
Он моргал, с трудом поднял руку, затем попытался опереться и сесть. Из раненого плеча текла кровь, нещадно болел бок, который прошила пуля. Под ребрами сосало и крутило так, что временами Антон скрежетал зубами от нестерпимой и жуткой боли.
— Да помогите же мне! Вы же не звери! Пусть меня в тюрьму посадят, пусть.
Самый большой ужас причиняла не боль, а лежащий рядом труп товарища, застреленного таможенниками.
— Дай автомат, — латыш взял у Овсейчика «АКМ» с деревянным прикладом, посмотрел в глаза контрабандисту и улыбнулся. Улыбка была жуткая, она не предвещала раненому пощады.
— Не убивай меня, не убивай! — побелевшими губами бормотал Антон Сокол. — У меня же ребе–цок, маленький ребенок! У меня жена, старые родители,,. Не убивай…
— Ах ты, сука! — выдохнул из себя латыш. Два белоруса отвернулись.
— Слушай, — сказал сержант, — может, не надо его кончать, а, Овсейчик?
— Не знаю, не знаю… — растерянно бормотал Овсейчик, моргая голубыми глазами с белесыми ресницами. — Ой, совсем я ничего не знаю. Наверное, не надо.
Но в это время грохнул выстрел, и Антон Сокол в последний раз вздрогнул. Его глаза закатились.
— Идите выстрелите в него по разу, — негромко пробурчал латыш, протягивая автомат Овсейчику. — Давай, давай, а то вы потом скажете, что это я двоих и прикончил.
— Я не буду. Он же мертвый! — буркнул Овсейчик.
— Ты сам‑то хочешь остаться живым? Не хочешь оказаться в тюрьме, не хочешь? Скажи! Скажи! — латыш подскочил к белорусскому таможеннику, схватил его за отворот камуфляжной куртки и принялся трясти. — Ну, говори! Хочешь жить на свободе? Хочешь денежки иметь? Тогда иди, иди, всади в него пулю, Он‑то все равно мертв. Из‑за тебя, дурака.
Глядя на ствол, с которого еще стекал дымок, Овсейчик взял автомат, подошел к мертвому Антону Соколу и выстрелил, не глядя на окровавленный труп. Пули вспороли одежду.
— А теперь ты, — скомандовал Раймонд. Сержант тоже выстрелил, так же брезгливо отвернувшись, не глядя на дело своих рук.
Егерь скрежетал зубами. Он до крови кусал губы, бормотал проклятия, посылая их на головы таможенников. Ведь будь у него ружье, он попытался бы подобраться к этим трем мерзавцам и разобраться с ними по–своему. Но ружье он сегодня, как назло, не взял. Поэтому Григорий поневоле оставался статистом, зрителем, который лишь переживает, глядя на разворачивающееся перед его глазами представление, — страшное представление, трагичное и жуткое.
— Ну, суки, ну, подонки, вы у меня за это заплатите!
Таможенник–латыш принялся раздеваться.
— Думаешь, найдешь свой автомат? — спросил Овсейчик.
— Не знаю, попробую. Вода, в общем, не очень мутная, и водка еще есть. Иди принеси, — сказал он, обращаясь к Овсейчику.
Тот сходил к лодке и вернулся с литровой бутылкой водки.
— На, держи.
Латыш свернул пробку, сделал несколько глотков прямо из горлышка. Закашлялся, а затем дви–нулся к реке.
— Ну, вперед, — пробурчал он, заходя в холодную воду.
— Где‑то здесь, Раймонд, напротив этого куста.
— Без тебя знаю, — медленно, по грудь погружаясь в воду и кривясь от холода, ответил латыш и разразился длиннющей матерной тирадой. Затем его голова, как поплавок, исчезла под водой. Он нырял раз пять.
Белорусские таможенники стояли на берегу, нервно курили.
Наконец, на шестой раз, из‑под воды появился автомат, зажатый в руке, и довольная рожа латыша.
— Нашел! Я так и знал, он будет тут. Дно здесь не очень топкое.
— А рюкзаки? — уже радостным голосом крикнул сержант. — Раймонд, пару раз нырни, у тебя легкая рука, получится.
Раймонд, передав автомат, принялся нырять. А белорусские таможенники руководили процессом с берега, указывая ориентиры. Один из рюкзаков Раймонд нашел и пыхтя выволок на берег.
— Нет, — сказал он, дрожа от холода, — за другим я уже не полезу, судорога может кончить. У меня уже ногу сводить начало.
— Водки выпей, —- протягивая бутылку, сказал Овсейчик.
— Ага, давай.
Раймонд пил жадно. Он выпил больше стакана, а затем передал бутылку своим коллегам.
— Вот рюкзак, вот автомат, все в порядке.
72 
