Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
125 
Он принялся перебирать карточки, показывая их Глории, словно фотографии своих внуков.
— Вот этот камень просто огромный, — сказал он, протянув ей карточку с фотографией.
На карточке стояло мужское имя, какой-то код (участка, догадалась она), дата погребения и причина смерти. Надгробие было серым, прямоугольным — громоздкий памятник человеку, бывшему, предположила Глория, пропорционально тщедушным.
— Такие большие надгробия, — сказал Гектор, — я уже лет пятнадцать не делаю, спина не позволяет. Но мне пришлась по душе его дочь. Уж больно она убивалась.
— Вы и причину смерти записываете, — отметила Глория.
— Да ведь и она кое-какой интерес представляет, — ответил Гектор. Застенчиво улыбнувшись, он отобрал у Глории карточку, вернул ее на место и, перебрав несколько других, вытащил еще одну: — Ага. Это мое первое круглое надгробие. Первое за многие годы.
Новая карточка:
— Вот этот малый страх как любил свою собаку. Его жена попросила меня изобразить ее на камне. У меня на это три месяца ушло. Сами понимаете, работа тонкая. Я над ней ночами корпел. А после того, как отправил ей надгробие, она позвонила мне и попросила все переделать. Сказала, что собаку я изобразил не ту. Я говорю: «Вы сами дали мне ее фотографию, как же я мог не ту изобразить?»
Оказывается, собак у них было две. Он души не чаял в одной, а она в другой. И по ошибке отдала мне не ту фотографию. В общем, заплатила она мне и за повторную работу.
А когда я показал ей новое надгробие, она сказала: «Я больше такого не хочу». Почему? А потому что ее ревность обуяла. Она решила, что муж любил собаку сильнее, чем ее, и не хотела, чтобы победа осталась за какой-то псиной. — Гектор покачал головой: — Ладно. Она, по крайней мере, платила.
— Были и такие, кто не платил?
Гектор улыбнулся — так, точно вопрос Глория задала совершенно нелепый.
Она пояснила:
— Я спросила потому, что не понимаю, как вам удается запоминать, кто заплатил, а кто нет.
— Иногда запоминаю, иногда нет. Это не самое главное в человеке.
— А что в нем главное?
— Мне отчетливее всего запоминаются те, кто прожил до крайности печальную жизнь — или до крайности счастливую.
Глория сказала, что она, признаться, не уверена, можно ли назвать счастливой жизнь человека, который как-никак умер.
— Люди уходят так же, как жили, — ответил Гектор. — Если человека переполняла жизнь, если он был шутником, способным развеселить любого, тогда и смерть его может проделать то же самое.
Пример: мой отец. Веселый был человек. Забавных историй знал больше, чем вы можете себе вообразить. На целую библиотеку хватило бы. Мальчишкой я только дивился: не такой уж он и большой, чтобы вместить столько слов. Где он их держит? И как-то спросил его об этом.
«А в гардеробе, — ответил он, — в коробке, у меня там хранятся все истории, какие есть на свете».
Мне захотелось увидеть ее, но отец сказал, что я смогу получить коробку только после его смерти, потому что это секрет, который ему оставил его отец. Сказал, что даже моя мать ничего о нем не знает.
А недолгое время спустя он умер от холеры. После похорон я зашел в спальню родителей. Мать плакала на кровати. Я спросил, нельзя ли мне заглянуть в гардероб, посмотреть на коробку, в которой отец хранил свои истории. Но она ответила: «Там никаких коробок, кроме обувных, нет».
Но я же и не думал, что ей известно что-нибудь о той коробке. Дождался, когда она уйдет на кухню, и прокрался в спальню.
Я рассчитывал увидеть нечто большее, чем коробки со старой обувью.
Но только их и увидел.
Сами понимаете, меня это сильно разочаровало. И я решил, что отец все выдумал. Полная историй коробка и сама была одной из его историй. Но мне хотелось сохранить его рассказы, воссоздать их.
И в ту же ночь я начал записывать все, что слышал от него начиная с поры моих первых воспоминаний. Получилось не так уж и много. По молодости лет мне трудно было одновременно и думать о нем, и записывать его рассказы. Исписал шесть страниц и лег спать. К тому времени и солнце уже взошло, да и я с трудом стоял на ногах.
Я занимался этим несколько дней, пока не исчерпал все мои воспоминания. И почувствовал себя прескверно — я словно потерял отца во второй раз. А после решил, что зря я за это взялся, плохо сделать дело — хуже, чем не сделать никак. Если бы я был честен с собой, то сообразил бы, что моя затея неосуществима. К концу той недели у меня набралось тридцать пять страниц. Видеть, как мой отец сводится к тонкой стопке листов, к крошечной…
125 
