Особенно,... 
49 
Он стоял, задумчиво смотрел на мокрый, предательский песок и мучился, что не может через пятнадцать минут оказаться далеко на той стороне и закурить, а очень хотелось. Он смотрел на дорогу, и в его сознании всплыли слова, которые он даже не мог вспомнить, откуда они всплыли: «Вот уже кончается дорога…»
«Ага, – «кончается»! – с ухмылкой подумал он. – Как же?! Вот же она, не кончается!.. Даже вовсе!»
Жёлто-серый песок лежал перед ним мягким подъёмом от травы до колеи и был шире его шага и прыжка, а кроме того, он сам стоял ниже гребня дороги, и ему пришлось бы прыгать снизу вверх. «Кончается!..» – снова подумал он, посмотрел направо и похолодел: он услышал приглушённые шаги и сразу увидел, что из тумана, накрывшего кроны деревьев и низко нависшего над дорогой, выезжают конные фигуры. Он не заметил, что, думая о том, как преодолеть дорогу, он почти вышел из зарослей. Он быстро присел, стал пятиться, за что-то зацепился, упал на спину, перевернулся и затих, только надвинул на самые глаза лохматую бурую шапку.
Дорога перед ним была метрах в трёх. По ней медленным шагом, на уставших лошадях, ехали казаки: «Кентавры!» Это слово вспыхнуло у него в голове, как воспоминание о когда-то, уже давно, виденном. Казаки ехали медленно, один за другим. Через коня второго казака было переброшено человеческое тело головой в ту сторону, где был Сорокин. Оно висело в белой рубахе, со связанными руками, безвольно болтавшимися в такт конскому шагу. Казаки были разнообразно одеты, кто в гимнастёрках, кто в простых крестьянских косоворотках, кожухах и овчинных безрукавках, но по посадке, по сёдлам, бородам и папахам, Сорокин понял, что он не ошибся – это были казаки. «Уссурийские!» – ещё понял он, потому что на нескольких были шаровары с жёлтыми лампасами. Отряд «кентавров», человек тридцать – здесь Сорокин снова не ошибся, – тянулся мимо него минут десять. Казаки, кроме нескольких первых, спали в сёдлах, некоторые из них, судя по тому, как они пошатывались, крепко выпили.
После того как они прошли, Сорокин лежал в траве ещё минут двадцать.
Дорога была свободна, и слева только-только слышалось удаляющееся шлёпанье по мокрому песку конских копыт. Пока казаки ехали мимо него, он понял, что они возвращаются с ближней заставы. И ему было понятно, что они там делали. Свидетельством было тело, скорее всего красного пограничного командира, переброшенное через коня, и запах дыма, приплывший сюда на конских хвостах. Ещё бы узнать, который час.
От того места, где он сейчас находился, до границы осталось несколько вёрст, и он может пройти их до наступления темноты. Это и была задача, надо только убедиться, что нет никаких догоняющих отряд отставших казаков, но для этого надо было или сидеть и ждать неизвестно сколько, или идти им навстречу. Сорокин повернул направо и пошёл по тайге вдоль дороги.
Неделю назад он был во Владивостоке. Он пришёл 30 апреля утром, заходил с востока через тесно застроенные слободками пригороды, и сразу попал на самый конец Светланской. По расчётам ему надо было попасть в город 1 мая, в самый разгар народных гуляний, как объяснил Гвоздецкий, но он пришёл на сутки раньше, это было опасно, но он рискнул, потому что очень не хотелось ночевать в тайге, когда город был уже вот он. Переночевал в шанхае, через стенку от опиекурильни, но даже не потянуло. Утром он вышел на Светланскую недалеко от железнодорожного вокзала и порта и сразу оказался в толпе людей, которые стояли на тротуарах и шумели вместе с кричащими с флагами и флажками – все красные – и портретами вождей другими людьми, идущими демонстрацией. Он смотрел на колышущуюся демонстрацию и не понимал, чему эти десятки тысяч людей радуются. Повизгивали гармошки, дудели трубы многочисленных оркестриков, трещали переборами гитары. Между колоннами трудящихся, шедших с интервалами, отплясывали пьяненькие рабочие и летали с распростёртыми руками и цветными платочками в них гордые работницы завода такого-то и фабрики такой-то. Всем было весело, лица и глаза горели воодушевлением и счастьем. Сорокин смотрел на них и тоже улыбался, но не понимал: чему они… и чему он… Так много народу, кроме войны, он видел в родном Омске на Пасху на крестных ходах, в майские народные гулянья в городском саду и на берегах Иртыша; были флажки, но не красные, а разно цветные, и не было демонстраций. И пьяненьких было поменьше.
Он смотрел на демонстрацию и понимал – это он воевал с ними. Получалось так!
49 
