— Понятно. Значит, пить ты научилась у ученых мужей. Папа у тебя ученый, как я понял. А мама?
— А мама — актриса. Играет в театре. А в молодости снялась в трех фильмах с разными нашими французскими «звездами». Красивой была. И до сих пор красивая.
— Значит, ты похожа на нее?
— Нет. Она красивее. Я пошла в папу. Вымахала вон какая…
— Очень даже славно вымахала… Ну а сама чем занимаешься?
Она махнула рукой.
— Ой, обо мне неинтересно. Потом как-нибудь. Лучше смотри, там солнце скоро будет садиться. Пойдем любоваться закатом, Куку. — Она вскочила, схватила его за руку и потащила за собой. — Пойдем скорее…
Он повиновался. Они подошли к бордюру, забрались на него. Он сел, а она осталась стоять. И вдруг сложила ладони у груди в жесте «намасте», как это делают непальцы и индийцы, приветствуя друг друга, и склонила голову.
— Что ты делаешь, Русалка? — спросил он.
— Прощаюсь с богом Сурьей. Ты разве не знаешь, что в Индии и Непале Солнцу поклоняются, как божеству? Это древний арийский культ.
— Знаю. Но ведь ты не индианка и не непалка.
— Ну и что. Я тоже люблю Солнце и считаю, что ему нужно поклоняться. Оно дарит нам жизнь.
Она простояла несколько минут молча, склонив голову, а потом вдруг начала плавно водить руками по воздуху и покачиваться из стороны в сторону, словно в танце, и перебирать ногами, передвигаясь по бордюру.
У Энди дрогнуло сердце: она что, задумала теперь для Солнца сплясать? А вдруг свалится? Бордюр совсем узкий, с полметра, а то и меньше.
— Русалка, я понимаю твои чувства к Солнцу, но будет лучше, если ты станцуешь для него на крыше. Там места больше…
Но она как будто не услышала его. Продолжала размахивать руками и теперь уже довольно бодро притопывать.
— Русалка, сойди, пожалуйста, на крышу и танцуй себе, сколько влезет, — чуть громче и настойчивее попросил он.
Она снова не отреагировала. Энди вскочил на ноги.
— Русалка, прошу тебя, сойди на крышу!
Но она продолжала свой вдохновенный танец, не соображая, что, прощаясь с Солнцем, может запросто распроститься и со своей еще совсем молодой жизнью.
Энди решил спрыгнуть на крышу и силой стащить ее за собой. Но она вдруг повернулась к нему и обвила руками его шею. А потом запрокинула голову и рассмеялась. По русалочьи звонко и беззаботно.
Он не знал, почему его руки вдруг легли ей на бедра. И почему он притянул ее к себе и стал вместе с ней плавно покачиваться.
Что ж, падать, так вместе, подумал он, мгновенно забыв об опасности. И как можно помнить об опасности, когда на тебя смотрят пронзительно синие глаза русалки, в которых отражаются последние лучи заходящего солнца? Глаза, которые гораздо опаснее всех остальных опасностей мира?
И все это можно было бы назвать обычным танцем, если бы Энди не чувствовал, что ему нестерпимо хочется ее поцеловать. Поцеловать в эти дерзкие, улыбающиеся, дразнящие губы, которые опять так близко…
Внезапно вокруг все померкло. Она остановилась и глубоко вздохнула. Улыбка сползла с ее губ.
— Солнце зашло, — тихо сказала она. — Танец окончен.
Энди не мог с этим согласиться. Не хотел соглашаться. Он невольно глянул на горы и увидел, что их верхушки еще горят, но солнца больше нет. Почему ему так не хотелось, чтобы зашло солнце? Может, ему просто не хотелось выпускать из рук свою Русалку? И почему в ее голосе слышалось огорчение?
Но пока он раздумывал, она успела выскользнуть из его рук и спрыгнуть на крышу.
— Чего ты там стоишь, Куку? Надеешься, что солнце опять выйдет? — рассмеялась она.
— Оно выйдет. Только придется немного подождать. Но оно обязательно выйдет, Русалка, — ответил он с горьким оптимизмом.
Он спрыгнул с бордюра.
— Что теперь?
В ее глазах было столько удивления, как будто он задал ей глупейший вопрос в мире.
— Как что? Теперь пригласи меня куда-нибудь. Мы ведь решили веселиться? Или ты забыл?
— Куда же я могу тебя здесь пригласить, Русалка? В ресторан? В бассейн? На прогулку по парку?
— Можно сначала в ресторан. А потом в бассейн. А после и прогуляться по парку. Я также не откажусь от еще одной бутылочки вина, — прощебетала она весело.
— Я тоже не откажусь, — сказал он потухшим голосом. — Веселиться, так веселиться.
Хотя ему почему-то было не до веселья.
Почему он ее не поцеловал? Она ведь, похоже, была совсем не против. Может, даже ждала этого? А он… Джентльмен, тоже мне. Решил, что не имеет на это никакого права. А какое тогда он имеет право хотеть этого?