Особенно,... 
88 
Большие списки священников, мальчиков-алтарников, чтецов, служек и кладбищенских рабочих, всех. Списки крещений с датами, именами младенцев, кто были крестными и кто родители. Взгляд наткнулся на знакомую фамилию — Блевинс, здесь были даты крещения самого инспектора, а потом, через несколько страниц, и крещения его первого ребенка, а также даты бракосочетаний миссис Уайнер, Блевинса и других, уже знакомых Ратлиджу, людей.
Присутствовали и мрачные списки умерших: Джордж Питерс, возраст сорок семь, три месяца и четыре дня, умер в воскресенье 24 августа в год от Рождества Христова 1848, погиб от падения в шахту в Ханстентоне в субботу двадцать третьего. И дальше: младенец, мертворожденный, от Мэри и Генри Катберт, 14 марта 1862-го, похоронен среди семи его братьев и сестер, да сохранит Бог его душу.
Это были хроники маленького городка, возможно, единственное свидетельство для потомков о существовании на земле его жителей. Ратлиджу стало тоскливо. Последний том заканчивался 7 июля 1912-го. Последующие тома, наверное, хранились в церковной ризнице.
Больше там не было ничего интересного, и он перешел в кабинет. Из слов Блевинса он знал, что миссис Уайнер собрала все разбросанные грабителем бумаги, книги и другие вещи и разложила их снова по своим местам. Она сделала это без помощи полиции.
Ратлидж полистал книги, просмотрел фотографии, стоявшие на каминной полке и на столике около камина. Это были снимки семьи, родных, память о путешествиях по Уэльсу. Ратлидж даже поднял диванные подушки и заглянул под них. Кабинет тоже был в каком-то смысле общественной приемной, отец Джеймс беседовал здесь со своими прихожанами. Давал советы молодым парам, утешал вдов. Сюда приходили церковнослужители, обсуждали дела прихода. Кто-то мог здесь сидеть в одиночестве, ожидая отца Джеймса, оглядываясь с естественным любопытством, от нечего делать, и, может быть, замечая маленький замочек на одном из ящиков стола.
Хэмиш вспомнил: «Газетные вырезки о „Титанике“ были разложены на столе, когда доктор их увидел».
— Да, он вошел в тот момент, когда отец Джеймс их рассматривал.
Ратлидж тщательно обыскал стол и не обнаружил ничего интересного — ни вырезок, ни фотографии в рамке. Перейдя в спальню, он ощутил знакомое чувство неприятия того, что должен был здесь проделать — рыться в чужих вещах, он заранее ненавидел эту обязанность. Но жертвы преступлений теряли не только жизнь, иногда они оставляли следы, секреты, которые, возможно, они попытались бы скрыть, если бы их предупредили, что они скоро умрут.
Он сам старался не оставлять никаких свидетельств о том, что слышит голос своего бывшего капрала Хэмиша. Не вел записей в дневнике, не писал об этом в письмах, не вел об этом разговоров даже с другом, чтобы не расстраивать сестру Франс после того, как он уйдет из жизни. О его проблеме существует свидетельство только в личных записях доктора Флеминга, но он доверяет доктору, уверен в его молчании.
«Может быть, это и беспокоило Бейкера? — спросил Хэмиш. — Он сам не мог подняться с кровати, но и не мог попросить викария заглянуть в стол или попросить сжечь письмо».
Над этим стоило подумать, потому что объясняло, почему отец Джеймс интересовался у доктора о состоянии рассудка Бейкера перед тем, как выполнить те инструкции, которые тот дал ему перед смертью. Может быть, сжечь старое любовное письмо…
Он просмотрел все вещи в шкафу и церковные одежды, сложенные в сундуке в ногах кровати. Но ничего там не обнаружил и, стоя посреди комнаты, задумался.
Хэмиш сказал: «И это оказалось пустой затеей…»
Он ответил рассеянно:
— Да, я разочарован, потому что не знал, что ищу. Или что это вообще существует.
И снова в памяти всплыли слова монсеньора Хольстена, сказанные на прощание: «Если вы придете ко мне с правдой и я почувствую это — я так вам и скажу…»
Была еще одна дверь на втором этаже. Открывая ее, он уже понял, что за ней спальни для гостей. Они были тщательно прибраны, никаких личных вещей там не было.
«Тут и мышь не спрячется», — заметил Хэмиш. Ратлидж вышел, закрыв за собой дверь.
Потом по узкой лестнице поднялся на верхний этаж. Здесь находились комнаты, некогда предназначавшиеся для слуг, — маленькие, обезличенные, в основном без мебели. Или, наоборот, битком набитые старыми вещами от многих поколений. Лампы, железные кровати, сломанные шкафы, треснутые зеркала, сломанные стулья, даже старая оконная рама была прислонена к стене рядом с кочергой.
88 
