Миссис Барнет принесла на подносе тарелки с горячим супом. Овощной, решил Ратлидж, на крепком мясном бульоне. И вдруг понял, что очень голоден.
Откусывая теплый хлеб с хрустящей корочкой, он спросил:
— Считал ли отец Джеймс утомительной работу с паствой? Ведь наверняка было много проблем, с которыми приходилось сталкиваться? Наверное, они у каждого прихода свои.
— Человеческая натура везде одинакова. Когда-то это был богатый приход, но сейчас это далеко не так. Экономические проблемы затронули всех. И священнику иногда не просто советовать и помогать людям в их затруднениях. Они идут к нему за надеждой, но иногда и он бессилен.
— Приведите пример таких проблем.
Монсеньор Хольстен явно испытал неловкость.
— К священнику обращаются, когда чей-то брак трещит по швам, и иногда ему приходится встать на чью-то сторону. Это не всегда легко. Он пытается привить мораль пастве, наставить на путь истинный своих детей, многие из которых сбились с него во время войны.
— И это говорит о том, что отец Джеймс знал секреты многих.
Монсеньор Хольстен покачал головой:
— Я не говорил сейчас о тайне исповеди.
— Я тоже. Имел в виду только такие тайны, которые могли оказаться серьезнее, чем он предполагал.
— Викарий Святой Троицы скажет вам то же самое, если спросите. Проблемы везде одинаковы. Вряд ли речь идет о мести, если вы к этому клоните. Был один юнец в Остерли. Совершенно дикий, неуправляемый, который всегда искал проблемы на свою голову. Мы думали, что с ним делать. Куда направить его энергию. Отец Джеймс узнал, что его интересуют автомобили, аэропланы и все, что связано с механикой. Отец мальчика хотел сделать из него фермера, как поступали его родители и деды. Понадобились усилия, чтобы уговорить отца разрешить сыну учиться другому ремеслу. — Монсеньор Хольстен сдержанно улыбнулся. — Вот вам типичный пример.
— Но не назовешь типичным случай, когда надо уговорить отца семейства признаться жене, что у него растет ребенок на стороне. Или уговорить человека примириться с соседом и просить прощения за свой поступок. Здесь есть основания для мести, — сказал Ратлидж и поменял тему: — Расскажите мне об интересе отца Джеймса к «Титанику».
Удивленный монсеньор Хольстен не донес ложку до рта. Помедлив, он ответил:
— Я думаю, он был потрясен этой катастрофой, как и все мы. Так же было и с «Лузитанией». Всегда потрясают огромные человеческие потери.
Хэмиш сказал: «Он не дает тебе прямого ответа».
— Дело в том, что была фотография, которую отец Джеймс завещал одному человеку. Но солиситор не смог ее найти. Фотографии не было в ящике стола, где она должна была находиться. — Ратлидж снова отломил хлеба.
Монсеньор Хольстен отложил ложку.
— Дайте подумать. Я помню, у него были фотографии из семинарии, несколько снимков его семьи. Ему нравился Уэльс, он бывал там, в отпуске, и памятные снимки из тех мест даже вставил в рамки. Поговорите с Рут Уайнер, она знает.
— Я уже разговаривал с ней. Но она не знает о той фотографии. — Ратлидж ждал, пока монсеньор Хольстен доест свой суп. Когда пустые тарелки унесли, он продолжил: — Скажите, известно ли вам что-нибудь такое об отце Джеймсе, что могло вас сильно испугать? У него были свои тайны, никому не известные стороны жизни?
Бледные щеки священника окрасились сердитым румянцем.
— Это просто чудовищно, вы понимаете всю абсурдность такого предположения? — Он некоторое время смотрел на Ратлиджа с возмущением, потом сказал уже спокойнее: — Я думал, что дело раскрыто. И Блевинс нашел человека, виновного в его смерти.
— А я думаю, что вы и сами не удовлетворены версией ограбления. Если бы вы так действительно считали, то не боялись бы оставаться в доме настоятеля. Действительно, в обвинении против Уолша много неясностей и пробелов. Даже инспектор Блевинс испытывает сомнения. Но вопрос в том, куда, в какую сторону направить наш поиск, если предполагаемый убийца окажется невиновен. Я здесь человек посторонний, у меня нет здесь друзей, и я не имею отношения к приходу отца Джеймса. Поэтому и не боюсь поднять камень, чтобы заглянуть под него. Настало время сказать мне, чего вы так боитесь.
Ответ монсеньора Хольстена прозвучал вполне искренне:
— Послушайте, я понятия не имею, виновен этот человек или нет. Единственно, что могу вам сказать, — у отца Джеймса не было никакой тайной жизни.