26 
Женщины спасались от хаоса в ближайших лавках, их испуганные лица белели в витринах, а лавочники, стоя в дверях, требовали, чтобы весь этот кавардак прекратился. Дети с плачем цеплялись за материнские юбки, четыре или пять собак, привлеченных шумом, возбужденно лаяли.
Хэмиш глухо ворчал, пока Ратлидж пробирался сквозь толпу с грубым пренебрежением к атакующим и жертве. Он с холодным расчетом использовал свой голос — голос офицера, призывающего к дисциплине. Он был олицетворением власти во плоти, с которой приходилось считаться.
— Довольно! Отпустите его, не то я отправлю всех в суд за нападение! Только тронь меня своим кнутом, болван, и будешь валяться в грязи со сломанными руками…
Его неожиданное вмешательство на момент рассеяло толпу. Он схватил Мейверса за воротник, поставил на ноги.
— Что все это значит?
Доктор Уоррен следовал за Ратлиджем. Он хватал людей за руки, обращался к ним по именам:
— Мэтт, не будь дураком, положи кнут. Том, Джордж, посмотрите на себя! Жена огреет тебя утюгом, Уилл, за то, что ты порвал пиджак!
Мейверс, вытирая рукавом окровавленный нос, обратился к Ратлиджу:
— Я не нуждаюсь в вашей защите! От полицейского воняет начальством, и я чувствую запах угнетения. Кулаки лондонских буржуа давят в спину народа…
Ратлидж тряхнул Мейверса хорошенько, заставив умолкнуть. Уоррен прекратил урезонивать жителей, все еще толпящихся вокруг рыночного креста, и уже окидывал профессиональным взглядом царапины, ушибы и распухшую губу.
Скандал закончился так же быстро, как начался.
— Отведите Мейверса в мою приемную. Я буду там через пять минут, — распорядился Уоррен.
Ратлидж скользнул взглядом по лицам, теперь в большинстве выражающим мрачную покорность, и решил, что здесь больше не будет неприятностей. Все еще сжимая скомканный воротник Мейверса, он повел бедолагу через дорогу к приемной доктора, игнорируя его протесты. Экономка Уоррена, чопорная, в черном накрахмаленном платье, ожидала их в дверях.
— Не смейте пачкать кровью мой чистый пол! — воскликнула она, с отвращением посмотрев на Мейверса, и отправилась за водой и тряпками.
— Какого черта вы делали там, всех переполошили! — сказал Ратлидж, стоя в дверях в ожидании экономки и поглядывая на улицу.
— Я говорил этим дурням то, что они не желали слышать. Я говорил им правду. — Голос Мейверса был гнусавым из-за распухшего носа.
— Какую правду?
— Что они слишком слепы, чтобы видеть свой шанс и воспользоваться им. Что их драгоценный герой войны — пустышка. Что полковник был угнетателем трудящихся и получил по заслугам. — Он продолжал, распаляя сам себя: — Всех помещиков ждет пуля, а их земли перейдут к крестьянам. А здесь кто-то уже сделал за них крестьянскую кровавую работу.
— Я уверен, что Мэтту Уилмору не понравилось, что его назвали крестьянином, — сказал доктор Уоррен за спиной Ратлиджа, — как раз когда он купил собственную ферму и раздувается от гордости.
Экономка принесла таз с водой и гипс для носа Мейверса, но нос не был сломан, а только кровоточил.
— Держу пари, это кулак Тома Диллингема, — с удовлетворением продолжал Уоррен, смывая кровь со злобного лица Мейверса. — Он здесь нечто вроде легенды, заработал достаточно денег как боксер, чтобы купить клочок земли около Уэра. Ему тоже наверняка не пришлось по вкусу прозвище «крестьянин». Даже арендаторы Холдейнов или миссис Крайтон не стали бы терпеть такое. Крестьяне исчезли вместе с Уотом Тайлером в 1340 году или когда это было.
Ратлидж улыбнулся.
— Теперь я могу идти? — проворчал Мейверс.
Уоррен вымыл руки.
— Убирайтесь, у меня есть дела поважнее. Неблагодарный дурень!
Ратлидж вышел с Мейверсом наружу.
— Не торопитесь, — сказал он. — Я хочу поговорить с вами.
— О смерти полковника? — Мейверс усмехнулся. Его желтые, как у козла, глаза были налиты кровью. Он был мал ростом и выглядел так, словно часто болел и голодал в детстве. Но живой взгляд придавал его лицу выразительность. — Вы не можете обвинить меня в убийстве. В то утро я был здесь, в Аппер-Стритеме, читал лекцию на рыночной площади о зле капитализма. Спросите каждого, все вам это подтвердят.
Но в его голосе слышалось злорадство, заставившее Ратлиджа подумать, что дело нечисто. Мейверс был явно доволен собой и не возражал посмеяться над полицейским.
Репутация прирожденного смутьяна была ему на руку, позволяя легко скрывать под ней что угодно. Люди могли качать головой с отвращением, но их отношение давало Мейверсу возможность строить из себя дурака, не опасаясь возмездия. «Чего вы ожидали? Ведь это Мейверс!» или «Что проклятый идиот выдумает в следующий раз?». Люди игнорировали Мейверса, ожидая от него худшего и получая ожидаемое. На самом деле они видели не Мейверса, а созданный ими его образ…
26 
