48 
— Кому ты об этом рассказал? — чувствуя себя опозоренной и униженной и едва удерживаясь, чтобы не повысить голос, спрашиваю я.
Папа взмахивает рукой.
— Не важно. Ты этих людей все равно не знаешь.
По тому, как он избегает встречи со мной взглядом, понимаю, что никаких «людей» вообще не существует. Очевидно, он сам полночи блуждал по просторам Интернета, подыскивая для меня достойное утешение. Курам на смех!
— Вот, посмотри. — Отец кивает на экран, где уже открылась одна из страничек — с увеличенной фотографией и краткой информацией о женихе.
Мой взгляд приковывает к себе снимок.
На нем парень, примерно ровесник Джерарда, тоже светленький, коротко стриженный, даже с продолговатым лицом. Мне становится не по себе. Не он ли сам уже активно ищет другую невесту?
Подхожу ближе к столу и бегло просматриваю анкетные данные. Имя другое, но это еще ничего не значит. Он мог специально назваться иначе, чтобы никто не смог найти эти сведения о нем с помощью поисковых систем.
На душе у меня прегадко. Зачем отец это делает? Хочет поиздеваться надо мной? Это в награду за то, что я внесла посильную помощь в его восстановление отношений с мамой?
Собираю в кулак все свое мужество и вновь смотрю на фотографию. С души падает камень. Нет, это вовсе не Джерард. У этого парня нос пошире и чуть набок, глаза голубые и, хоть тоже веселые, веселые как-то обычно, в них нет Джерардовой обезоруживающей улыбки.
Смотрю на отца вопросительно и с упреком.
— Что это значит?
Он угодливо улыбается.
— Это значит, что человек желает познакомиться с симпатичной умной девушкой… Я подумал, тебе он должен понравиться… Может, напишешь ему?
— С чего ты взял, что он мне понравится? — с трудом сдерживая гнев, спрашиваю я.
— Ну, ведь этот парень… — отец разводит руками, — очень похож на Джерарда. А Джерард, если я правильно понял, был самым любимым твоим бой… — Его взгляд перепрыгивает на мое грозное лицо, и голос резко обрывается.
— Папа! — взвизгиваю я. — Да ведь я хочу забыть Джерарда, понимаешь?! Забыть! А ты лезешь с фотографиями и нелепыми предложениями!.. — Умолкаю и прикусываю губу, чтобы она не дрожала.
Отец растерянно, виновато и огорченно понуривает свою лысеющую голову и покорно закрывает страничку.
— Ну, прости… Я хотел как лучше. Видно, чего-то не учел…
— Ты не учел самого-самого главного! — взрываюсь я. — Того, что все эти дела слишком личные! И того, что бередить раны в чужом сердце, особенно в сердце родной дочери, — жестоко и грубо.
— Ладно-ладно, успокойся, — испуганно бормочет папа, обескураженный моим криком. — И прости меня, старого дурака. Я ведь это… так… — С видом провинившегося ребенка он садится в кресло и начинает пить кофе.
Мне вдруг становится безумно жаль — его, маму, Дебору с Кентом, себя… и даже Джерарда. Порывисто сажусь на подлокотник кресла и обнимаю отца.
— И ты меня прости. Разошлась. Даже стыдно. Совсем разучилась держать себя в руках.
Отец похлопывает меня по запястью.
— Это от переживаний, от расстройства. Ничего-ничего, пройдет время — и все наладится. Ты еще купаться будешь в счастье, с нами им делиться. Ничего-ничего…
Дни идут, я жду и жду, когда же все наладится, но ничего подобного не происходит. Джерард не дает о себе знать, даже бог знает почему, не пишет новых статей, а я по сей день почти не замечаю других мужчин вокруг. Кажется, все они неинтересные, ограниченные. Достойный среди них лишь один, но я его потеряла…
А в Центральном парке расцвели нарциссы. В субботу я еду туда рано утром, когда там еще пустынно и кажется, что это не парк посреди огромного города, а кусочек не тронутой человеком природы.
Останавливаюсь в том месте, где мы сажали нарциссы вдвоем с Джерардом, и жадно всматриваюсь в нежные желтые лепестки. От обилия свежего воздуха и тонкого цветочного аромата кружится голова. На деревьях заливаются весенними трелями птицы, мои волосы теребит легкий ветерок.
«Люблю все красивое и изящное», — звучит в моих ушах голос Джерарда. Все красивое и изящное это чувствует…
Удивительно, но мне на ум не начинают лезть мысли о том, что с изяществом нарциссов он сравнивал Эванджелину. А становится до странного ясно, что говорил он в те минуты только обо мне.
В груди поднимается волнение, оно внезапно сменяется приступом раскаяния. Не совершила ли я ошибку? Не следовало ли прислушаться к советам близких, что-либо предпринять, в конце концов переломить себя? Чего я добилась своим упрямством и несговорчивостью? Одиночества, непроглядной пасмурности, вечной тоски?
48 
