Глава 30

Эйми выскочила из машины, прежде чем Ратлидж успел остановиться. Он наблюдал, как она бежит в дом под дождем, как констебль открыл для нее дверь.

Ратлидж сидел на месте, чувствуя отвращение к тому, что сделал. Но, по его мнению, Эйми Теллер — единственный член семьи, кто мог постепенно рассказать ему всю правду.

«Ты можешь ошибаться», — предупредил его Хэмиш.

Дверь кабинета была закрыта, и Ратлидж открыл ее, ожидая найти там большую часть семьи. Но в комнате сидел только Уолтер Теллер.

— Если вы ищете остальных, они в гостиной. Не знаю, оставили они меня горевать в одиночестве или не могут выносить моего общества.

Его голос был бесстрастным, как если бы он изгнал из себя все эмоции.

— Они все еще пытаются свыкнуться со смертью вашего брата, — сказал Ратлидж. — А теперь это…

Его прервал стук в дверь.

— Скажите, что я никого не принимаю, — проворчал Теллер.

Но это был пастор, мистер Стедли, который просунул голову в дверь.

— Уолтер? Мне сказали, что вы здесь. — Он был высокий и крепкий, с глубоким голосом. — Я подумал, что мне следует прийти. С Гарри осталась Мэри. Там я ничего не могу сделать в данный момент.

Уолтер поднялся:

— Благодарю вас, Стедли, за вашу заботу о Гарри. Было очень любезно со стороны вас и миссис Стедли принять его. Для всех нас это очень тяжело. А тяжелее всего будет для него.

— Вопрос в том, что я смогу сделать для вас. Вы бы хотели, чтобы я пошел к Дженни и прочитал молитву?

— Я… да, если не возражаете. Уверен, что она бы хотела этого. Дженни в комнате, где родился Гарри.

Когда пастор поднимался по лестнице, Уолтер промолвил:

— Это только начало. Поток плакальщиков. И каждый раз, когда я говорю с ними, ее смерть становится более реальной.

— Должно быть, вы видели много смертей во время вашей работы за границей.

Уолтер невесело усмехнулся:

— Во время первой командировки я похоронил двенадцать человек в тот же день, как прибыл. Эпидемия холеры. Постепенно я привыкал к смерти. А потом война. Я потерял счет людям, которые умерли у меня на руках внутри и снаружи больничных палаток. Иногда по колено в грязи, иногда наблюдая, как снаряды свистят у меня над головой. Иногда на койке с окровавленными простынями или на носилках, прежде чем их успели поднять. Я старался дать умирающим утешение, дабы облегчить их кончину. И все это время я знал, что лгу им и самому себе. В переводе Библии королем Яковом^[21] хорошо одно — слова звучные и говорящие сами за себя. Мне оставалось только запоминать строки.

Ратлидж подумал о священнике, читавшем псалмы во время службы по Флоренс Теллер. Казалось, он говорил искренне.

— Если это приносило людям утешение, не важно, что вы чувствовали.

— Хотел бы я в это поверить.

— Должны же были существовать счастливые моменты в вашей миссионерской работе?

— Это было только притворство, — ответил Уолтер.

— Но вы красноречиво писали в вашей книге о значимости своей работы. Так мне говорили.

— Это было хуже чем притворство — это был обман. Но он дал мне время. И это все, что имело значение.

— Время для чего? — спросил Ратлидж, но Теллер игнорировал его вопрос.

— Вы не имеете представления о том, что такое Африка. Было одно племя на дальней стороне реки, маленькой речки, едва ли шире, чем скромный приток Нигера. Но она удерживала их от наших глоток. Нам приходилось только стеречь переправу. Но потом их урожай уничтожили дожди. Боже, я никогда не видел таких дождей! А потом земля высохла и превратилась в глинистую пустыню. Я был экономен и бережлив, поэтому они пришли за нашим урожаем, жалкие и голодные. И вышло так, что я покинул мое стадо. Я стоял на кафедре, призывая их уверовать в милосердного и сострадательного Бога, зная, что их всех убьют. Я бы умер вместе с ними, если бы остался, — иностранный священник, который уговаривал их отказаться от древних культов. Я все еще вижу их глаза, верящие мне. На следующее утро я уехал до рассвета. Мне и теперь иногда снятся их глаза, а не их изувеченные тела.

  101