71 
«Ага. Оговорка по Фрейду, девочка моя. Ты сказала «родителей», во множественном числе. Этим, в основном, и объяснялись все твои хулиганства. Ты росла без отца. Ты обижалась на меня за то, что я не обеспечила тебя им».
«Я не хотела, чтобы ты меня им обеспечила. Мне был нужен мой настоящий отец».
Кэролайн не стала спорить. Она не могла сказать ничего, кроме того, что было уже сказано не раз, но теперь ситуация изменилась.
– Ты всегда говорила, что понятия не имеешь, как он живет. Но теперь его нет, а у меня есть его дом. И он может рассказать кое-что о нем, – проговорила она вслух.
Кэролайн молчала.
– Ты знала о том, что он играл на пианино? Или что он часами просиживал в одиночестве на балконе? Или о том, что его лучшим другом был кот? Мне кажется, он был очень одинок. То есть все эти годы, пока я негодовала из-за того, что он не желает меня признавать, моя жизнь, по всей вероятности, была куда счастливее, чем его.
Кэролайн молчала.
– Он умер скоропостижно, – выпалила она, размышляя, не добьется ли так хоть какого-то ответа. – Обширный инфаркт.
В течение этих трех лет у Кэролайн иногда наблюдались легкие подергивания головы, рук или губ, что было типично для пациентов в ее состоянии, но сейчас Кэйси не заметила ничего подобного. Ни движения век, ни дрожи, ни стона.
«Наверное, это лучше, чем так маяться», – прозвучал в голове Кэйси воображаемый ответ.
– Ты не маешься. Ты выздоравливаешь.
Кэролайн погрузилась в сон – по крайней мере так решила думать Кэйси. В противном случае она бы начала спорить с ней. Если Кэролайн жалела себя, Кэйси не хотела принимать в этом участия. Жалость к себе не может изменить ничего. А Кэйси хотела видеть Кэролайн здоровой.
Снова расчувствовавшись, Кэйси прошептала:
– Мне пора, мам. – Она поцеловала руку Кэролайн и осторожно опустила ее на простыню. – Я скоро еще приду к тебе. Тогда поговорим подольше.
Вернувшись в дом на Бикон-Хилл, Кэйси проспала крепким сном с полуночи до пяти, но когда проснулась, у нее не возникло и мысли заснуть снова. Она не могла даже оставаться в постели. Ее мысли бешено скакали одновременно в самых разных направлениях.
Первым делом она надела спортивный костюм, стянула в хвостик и пропустила через отверстие в бейсболке волосы и под ровным дождем отправилась проведать маму. Она знала, что если Кэролайн станет хуже, ей позвонят. Она могла и сама позвонить в клинику и спросить, нет ли изменений, а не тратить время и силы на дорогу. Но ей было тревожно, а это чувство было для нее необычным. Она хотела лично убедиться в том, что с Кэролайн все в порядке. Тем более что пробежку до Фенвей и обратно можно было рассматривать в качестве утренней зарядки, что делало ее осмысленной.
Кэролайн выглядела хорошо. Она лежала не в той позе, что накануне вечером, и хотя Кэйси очень бы хотелось думать, что она повернулась сама, она прекрасно знала правду. Сиделки поворачивали ее каждые несколько часов. Сейчас она лежала на спине и получала свой завтрак. Со стойки свисала трубка, по которой питательный раствор под действием силы тяжести поступал прямо в желудок.
Но что-то все-таки было не так. Врач полагал, что Кэролайн пытается умереть, и Кэйси никак не могла перестать об этом думать. Это рождало в душе ощущение пустоты и одиночества, а в голове – мысли о большей близости, которая могла бы возникнуть между ними как уже между двумя взрослыми людьми, и в конечном итоге – невыразимую печаль. Кэйси отчаянно нуждалась в том, чтобы мать открыла свои светящиеся умом глаза, заговорила, улыбнулась.
Она не стала задерживаться надолго. Она была слишком мокрой и слишком напуганной. Постояв всего минуту у кровати Кэролайн, она повернула обратно и снова выбежала под дождь.
Гнетущая, теплая атмосфера соответствовала ее настроению. Она бежала быстро, позволяя дождевым каплям смешиваться с потом и слезами, пока ее ноги не устали. Только тогда она перешла на более разумный темп, в котором пересекла Публичный сад, пробежала вдоль аллеи, ведущей к парковке.
Ее «миата» была не одна. Рядом с ней стоял джип Джордана. Пытаясь восстановить дыхание, Кэйси наклонилась, упершись ладонями в колени. Дождевые струи текли с козырька ее бейсболки, с деревьев, с небес. Она выпрямилась, запрокинула голову и подставила лицо дождю. Ее дыхание выровнялось, но пустота внутри оставалась. Голод? Возможно, она и была голодна, но сейчас не могла даже думать о еде. То, что она испытывала, не имело никакого отношения к пище.
71 
