46 
И боль возвращается…
Тело будто выворачивает наизнанку, голова раскалывается, а уши горят огнем. Прям оторви и выброси, если сможешь.
Еще мерещился Шердом.
Старый маг смахивает слезы смеха, рассыпается в нелепых комплиментах, мол, молодец девочка, так держать! Я-то думал малой кровью обойтись, сделать все тихо, по-семейному, а ты! Ну и размах! Если доведешь это дело до конца, оплачу в двойном размере!
Я огрызаюсь на каждое слово, а про себя думаю: «Как это, в двойном? Дважды домой отправишь?»
Хорошо, эта галлюцинация закончилась быстро, а место дворцового чернокнижника снова занял Орис. То ли недовольный, то ли встревоженный – не понять.
Проснулась в отличном настроении, с ясной головой и чистыми помыслами. Потянулась до хруста в суставах и с удивлением поняла – болезнь не просто отступила, ее словно и не было.
Сквозь легкие занавески сочится тусклый белый свет – утро еще не настало, но небо уже светлое. Постель подозрительно измята, хотя лежу почти на краю. И пусть на мне даже набедренной повязки нет, зато уровень комфорта зашкаливает. Интересно, из чего сделаны эти простыни? Хочу такие же, срочно!
Впрочем, это не единственное желание с пометкой «молния».
Ванную комнату нашла не сразу – сперва попыталась вломиться в шкаф, потом вывалиться в коридор. Но обнаружив таки нужную дверь, долгожданного облегчения не испытала.
– Чертово средневековье! Долбаные эльфы!
…Ночной горшок Ориса был подобен самому графу – довольно массивный, но изящный, с затейливым узором и плотно прилегающей крышкой.
Мама дорогая, как жить дальше? Это же все равно, что… в душу плюнуть.
Орис… Орис, прости меня, если сможешь!
Увы, горшок оказался жалкой прелюдией, главный кошмар был впереди…
Мысленно я уже простилась с маникюром, хотя наращенные ногти пока держатся. Смирилась с тем, что волосы отрастают, а натуральный цвет на четыре тона темней. Забила на отсутствие косметики, кремов и питательных масок. Короче, приготовилась однажды обнаружить в зеркале мымру.
Вот только о том, что мымрой меня сделает отнюдь не обветренная кожа, даже помыслить не могла.
Я не сразу заметила эти уродливые утолщения на кончиках ушей. Сперва не поверила, решила – мерещится. После двадцатого ощупывания, заподозрила себя в склонности к паранойе, а на тридцатом диагностировала шизофрению.
Постаралась расслабиться – нарезала несколько кругов по ванной комнате, подышала. Глубоко, как доктора учат. Но прогулка на результат не повлияла. Хрящик действительно уплотнился. Теперь на кончиках моих аккуратных, кругленьких, чуть оттопыренных ушек красуются две крупные, мерзкие «горошины».
Все, жизнь кончена.
Взгляд скользнул по туалетному столику – мыло есть, веревка отсутствует. Метнулась к чугунной лохани – ни грамма воды, так что стать утопленницей тоже не суждено. И выброситься в окно не получится – слишком низко. Как назло!
Едва сделала шаг к двери, в ванну ворвался Орис.
– Лёля! – возопил эльф. Уставился, будто впервые видит.
– Стучаться надо! – заорала я, пытаясь прикрыть самое ценное руками. И почему не догадалась завернуться в полотенце?
Граф, конечно, заметил мое стеснение, но отворачиваться и не думал.
– Лёля, что ты здесь делаешь?
– Краснею! Разве не видно?
Орис фыркнул, небрежно заправил прядь волос за ухо, чем напомнил о болезненном открытии. К глазам подступили слезы, я не удержалась и тихонечко шмыгнула носом.
Граф в один прыжок одолел разделяющее нас расстояние, схватил за плечи.
– Лёля, что с тобой? Почему ты плачешь?
– Я… Я…
Я разрыдалась.
Нет, это несправедливо! Мало того что забросили к черту на кулички, назвали человеческой самкой и заставили развлекать толпу надутых аристократов, так еще и… уши испоганили!
– Орис, я… я…
Не могу! Язык не поворачивается. Проще признаться, что голова кружится, когда он так близко, чем рассказать…
Я – мутант. Это очевидно. Проклятые «горошины» вылезли как раз на том месте, где у эльфов расположен остроконечный кончик. И зудят, хоть и не сильно. А если что-то чешется, значит, оно растет. Стало быть, лопоухость – вопрос времени.
Ну, Грегор, только попадись! Я тебе не только хвост на рога намотаю, я… я…
46 
