17 
Роуз разделась, собираясь лечь в постель, потом прикрутила фитиль в лампе и открыла окно. Когда она присела на край кровати, ее мысли были заняты одновременно двумя мужчинами. Они являли собой полную противоположность друг другу: один белокурый, другой темноволосый; один приземистый, другой высокий; один – преуспевающий владелец ранчо, другой – никчемный бездельник. Но почему этот последний так волнует ее и занимает почти все ее мысли!
– Роуз! – донесся снаружи негромкий зов. – Позови Рыженькую, пусть выйдет поболтать.
Только один человек называл ее этим смешным именем.
Роуз накинула на плечи халат, подошла к окну и раздвинула занавески. На нее, ухмыляясь, смотрел Зак Маккензи. Она открыла окно пошире и произнесла громким шепотом:
– Может быть, вы перестанете кричать, не то перебудите весь дом?! И что не сидится дома в такой поздний час?
– Выходи на улицу, – прошептал он. – Посмотри, какая чудная ночь.
– Уходите! Я уже собиралась ложиться.
– Это тоже неплохое предложение.
– Маккензи, я не знаю, что мне еще сказать, но мне совсем не интересно, что вы собираетесь говорить или делать. – С этими словами она хотела закрыть окно.
– Подожди, Роуз.
– Ну что еще? – Она сердито откинула со лба растрепавшийся локон.
– Просто я подумал, что ты, может быть, хочешь поблагодарить меня за то, что я спас тебя сегодня утром.
Покраснев, она вспомнила, что среди всех перипетий действительно не успела поблагодарить его. 'Ее тон невольно смягчился.
– Я очень благодарна за то, что вы сделали для меня, Зак.
– Вот это уже лучше. – Он подтянулся на руках и уселся на подоконник.
– Вы соображаете, что делаете? Если вы сейчас же не слезете с подоконника, я буду кричать!
– А уж это совсем ни к чему. Ведь все, что мне нужно, – просто поговорить с прелестной дамой.
Он просто невозможен! У Роуз было прекрасно развитое чувство юмора, поэтому она не могла удержаться от смеха.
– Ну конечно, почему бы мне этого бояться, Маккензи?
– Потому что у тебя подозрительная натура, Роуз Дюбуа.
– Вы правы. С какой стати мне относиться подозрительно к какому-то никчемному оборванцу только потому, что он связался с шайкой отщепенцев?
– Все совершенно точно.
Его улыбка была такой убедительной, что она не могла удержаться и снова расхохоталась. Тряхнув головой, она скрестила руки на груди и присела на подоконник. Теперь они сидели рядом, но смотрели в противоположные стороны, поэтому им приходилось поворачивать головы, чтобы видеть друг друга. Странно, но она обнаружила, что это соседство ее волнует, а выражение его глаз заронило в нее мысль, что он чувствует нечто похожее.
– Я думала, что вы вместе со всей вашей компанией работаете у мистера Рейборна.
– Так оно и есть. Мне просто захотелось прогуляться верхом.
– Ночью?
– Мне нравится прогуливаться ночью. Я...
– Дайте я догадаюсь сама: вы любите слушать, как койоты воют на луну.
– Волки воют. Койоты питаются падалью, и они скулят. Ее смех слился с его смешком.
– Откуда же вы знаете столько о койотах? – спросила она.
– Я родился и вырос в Техасе, Роуз.
– А ваши родители еще живы?
– Ага. Они хорошие люди. – Его обаятельная улыбка заставила ее сердце сжаться. – Не то что я.
– А вы давно связались с шайкой Джесса Тейта?
– Встретил их пару недель назад, вот и прибился. – Он пристально посмотрел на нее. – А ты, Роуз? Как я понял, ты городская девчонка.
– Ты прав. Я родилась в Новом Орлеане.
– Твоя родня еще там?
– Нет. Мне было семь лет, когда умерла моя мать, но и до этого у меня не было нормального детства. Когда отец не был пьян, он проводил время, играя в карты или «помогая» людям лишиться своих денег. Я не могу вспомнить и одного раза, когда он пробовал заработать честным путем хотя бы доллар, поэтому очень часто у нас не было даже хлеба на ужин. Но отцу это было безразлично, еду ему заменяла выпивка.
– У тебя что, не было другой родни, к которой ты могла бы уйти?
– Нет.
– А где твой отец, детка?
– Однажды ночью он попытался ограбить одного проходимца, такого же, как он сам, и получил ножом в живот.
– Мне очень жаль. Сколько тебе было, когда это произошло? – Его голос дрогнул от жалости.
– Почти семнадцать. – Она позволила себе поверить в жалость, светящуюся в его глазах, и уже рассказала слишком много. Ей не нужно его сочувствия, а еще меньше – чтобы он любопытствовал о ее прошлой жизни.
17 
