– Так у меня ж всё… – заикнулся Жедан, подразумевая – покуда шевелится, к знахаркам мужики не ходят.
– Говорю же – недуг! – зло бросил Розмич и отвернулся, не понимая, какая муха его укусила и что вообще произошло.
Спал в эту ночь, как девица перед свадьбой, – тревожно, урывками. И мамка с батькой снились, и порубленные враги. А под утро коркодила привиделась – разинула пасть, щёлкнула острыми зубищами и уплыла…
Дальше, как и обещалось, идти стало тяжелей. И даже попутный ветер не мог облегчить тягот, свалившихся на плечи корабельщиков. Река то петляла, то мелела, то сужалась. А пороги в этот раз испугали даже бывалых людей Жедана. Вдобавок с третьего дня зарядил дождь. Не сильный, но мерзкий – такой только жабам в радость.
Дюжина Розмича не роптала, трудилась в полную силу, никаких поручений не гнушаясь. Жедан забыл нагловатый тон, каким встретил воинов на пристани Алоди. Был до тошноты вежлив, и когда дело дошло до бечевы – первым впрягся в «петлю». Досталось и Ултену, но он, похоже, был только рад этому.
Сам Розмич уставал, как ромейский раб на триерах, но с радостью брался за любую работу – та в два счёта выгоняла из головы мысли о синеглазой Затее. Скоро на ладонях появились совсем не воинские мозоли, иные – рабочие.
Один раз, когда дождь сменило жарящее, как раскалённая сковорода, солнце, Ловчан уговорил Розмича снять рубаху и прямо так сесть на вёсла. Розмич так и не догадался, для чего это нужно, а вечером, поймав заинтересованный взгляд Затеи, смутился до одури и едва не набил морду всей вверенной ему дюжине…
Полбу сдабривали летними грибами, сухари после каторжного труда уплетали, как свежий каравай. Рыбу не удили, добывали острогами прямо у берега. Благо, даже в летнюю пору речка кишмя кишела живностью.
А раз Буй наудачу ткнул копьём в высокие, подозрительно раздвинутые камыши. Руки у воина крепкие и цепкие – отпускать древко даже не собирался, за что и поплатился. Мотнуло в сторону с такой силой, что тут же оказался в реке, завопил. На помощь ему подоспели ещё три пары рук, не менее крепких. Отпускать добычу рыболов отказался.
Огромная рыбина показала стоящим на берегу хвост – немногим уже, чем плечи Розмича, и потянула Буя ко дну. Трое помощников попрыгали в воду, разя могучего противника – острогами и топорами. Чуть сами не утопли, дно вроде бы и под ногами, да илистое оказалось. Огромную, неохватную склизкую тушу с превеликим трудом выволокли на сушу.
Глядя, как противится речная животина, решили, уж не первого ли слугу Водяного поранили. На деле оказался старый-престарый сом. Оказавшийся вне родной стихии, древний хищник пялил огромные глаза и, казалось, проклинал их. На заросшей мхом морде – лютая ненависть.
Увы, есть сомье мясо нельзя – больно старое. Таким даже подзаборный пёс в голодный год побрезгует. Зато хвастаться победой над чудищем можно до скончания века. И чтобы никто не подумал, привирают рыбари, каждый вырвал из пасти ещё трепыхающегося противника по зубу. Ултен тоже взял на память.
Глядя на такое дело, Затея побелела и спешно отошла от ярившихся мужчин. Рабыня-ромейка принялась гладить её по голове и что-то нашептывать. Розмич подошел было извиниться за невольную обиду, но был отправлен восвояси красноречивым взглядом грекини.
…Ещё стало ясно, почему Жедан так преуспел в торговом деле. Кто ж добровольно на полный опасностей путь согласится?! Лучше потеряют пару недель, но пройдут иной, лёгкой дорогой. А этот не боится ни работать, ни рисковать – за такое любой бог награду пошлёт.
А через девять дней после того, как вошли в устье, речные берега расступились, открывая взглядам бесконечное Онежское море.
– Ну, теперь передышка, – заключил старый кормщик, которому на пути пришлось тяжелей, чем остальным. Только несведущим кажется, сидеть у правила – дело плёвое, знай себе поворачивай. Кормчий должен не только видеть и понимать воду, но и чувствовать её. Одно неверное движение – и лодья на мели! И это ещё добро, если без пробоины! Тогда – дело пропащее. И о товаре забыть можно, и о скором возвращении домой.
Онежский берег по обе стороны Свири, внедрившейся в сушу, казался не слишком высоким. Песчаный, поросший густым лесом…
– Река тут глубока, потому степенна, – знающе проговорил кормщик. – На северном бреге, – молвил он и махнул рукой вдаль, – живут дикие племена, высший их бог – Юмола, его задабривают эти дикари кровавыми жертвами, не брезгуя прирезать не то что мужчину, а и женщину, и даже её дитя. Да минует нас их злоба.