Последние отзывы

  59  

Гром грянул, как водится, не из тучи – Балконы вновь терзали парижские магазины, когда у Аллочки скоропостижно умерла мама. На пятый день сиротства бледная Аллочка привычно поднималась по ступенькам горликовского таунхауса. Обычно в этот час депутат еще спал, и Аллочка открывала дверь своими ключами – Горликовы так доверяли домработнице, что почти не имели от нее тайн. Но в то роковое сентябрьское утро свежий Эрик Горликов в шелковом халате поджидал Аллочку в прихожей и, не дав изумиться как следует, неумело набросился на нее. Не с ножом, а, разумеется, с ласками.

Картинка получалась, честно говоря, комическая. Представьте изнуренную тяжким физическим трудом женщину с педагогическим образованием, которая молча и, можно сказать, даже вежливо отбивается от пыхтящего краснощекого толстячка, запутавшегося в длинном халате с восточным узором.

Горликов, не будучи агрессором по природе, быстро сдулся, отступился от Аллочки и, упав на персидский ковер, вывезенный неугомонной Балконшей с какого-то туристического Востока, закрыл лицо руками. Аллочка перевела дух и мучительно пыталась сообразить, что теперь делать и как себя вести. Ковер покрывал толстый слой кошачьей шерсти, с кухни несло тяжким, как длань судьбы, сосисочным амбре, а лежащий на ковре толстенький хозяин смотрелся диванным валиком, по небрежности угодившим в прихожую.

«Что делать, что делать?» – одна и та же мысль, как сошедший с ума философ, билась Аллочке в висок, а Горликов тем временем выдавил из себя нечто среднее между голубиным клекотом и рыданием смертельно несчастного человека.

Думайте что хотите, но Аллочке Рыбаковой, незнакомой в те годы ни с выражением, ни даже с понятием «сексуальное домогательство», стало жаль депутата. Она села рядом с ним на ковер и машинально начала сгребать ребром ладони кошачью шерсть.

– Вы, Аллочка, не сердитесь на меня, – плакал депутат Горликов, – вы просто не представляете, какая у меня сейчас жизнь.

И, прерывисто, по-детски вздохнув, начал рассказывать домработнице обо всех своих страхах и крахах, о том, как замучили его вечные балконные претензии, а также глупые соратники, одышка и плохая погода за окном.

– Пожалуйста, только Наташе про это не говорите, – взмолился Горликов, почему-то показав при слове «это» на свой шелковый халат, нуждавшийся, как отметила Аллочка, в скорейшей стирке. – Я все для вас сделаю, все что хотите, – может быть, у вас есть какое-нибудь особенное желание? Премия? Поездка?

Он щелкнул пальцами, как волшебник, вызывающий из памяти нужное заклинание:

Сестрень Анька была возмущена до глубины души – при условии, конечно, что у сестрени Аньки имелась душа. Скажем иначе – она была возмущена, как море в шторм, как народный разум, готовый идти в смертный бой! Слава богу, что Аллочка не успела выслушать всех ее речей.

– Зачем тебе в Париж? Даже я, работник школьной культуры, не была в Париже, а ты что там будешь делать? Пол мыть в гостинице? Лучше бы племянника в хороший санаторий отправила, а то… Пари-и-иж!

Аллочка отключила слух, как будто нажала нужную кнопку на пульте. Борща Горликовым она наварила вперед на неделю, а еще нажарила целую кастрюльку крохотных, как каштаны, котлеток, напекла стопку тонких блинов и даже успела сделать любимый творожный торт Эрика – «Ингрид». Рецептом торта с Аллочкой поделилась знакомая немка.

Балконы милостиво согласились отпустить Аллочку на десять дней в отпуск, но о том, что едет она в Париж, Горликов попросил не распространяться, Наташе это было знать ни к чему. Впрочем, депутат оплатил Аллочке только билеты и гостиницу, а визу и прожиточный минимум домработница решила взять на себя.

– Надеюсь, вы понимаете, что это простая благодарность, – заявил Горликов, вручая Аллочке пластиковый конверт с документами, но от Аллочки не ускользнуло, каким затравленным взглядом он скользнул по ее щеке: будто локтем по забору.

«Бедный хозяин, – подумала Аллочка, – зря он боится, что я буду его теперь неотступно шантажировать. Зря он смотрит так много плохих фильмов».

А потом был Париж – осенний, лучший, именно такой, какой придумала для себя девочка Аллочка, читая роман про трех мушкетеров. Страницы старой книги издательства «Жазушы» пахли в точности так же, как улицы Парижа. Утренний дух круассанов над мостовой. Ароматный туман ресторанной кухни на острове Сен-Луи. Запах оранжевого и душистого, как апельсин, листа в саду Тюильри…

Конечно, любить Париж – банально, но ведь и любить молодых хорошеньких женщин – такая же банальность, тем не менее никто не спешит признаваться в любви к пожилым курносым дамам.

  59