112 
— У нас все очень свежее! —сладким голоском произнесла продавщица.
— Спасибо, — почему-то сказал Добрынин и, посмотрев на девушку, вернул свой взгляд на знакомое печенье. — Сколько стоит?
— Что? — спросила продавщица.
— «На посту»…
— Четыре копейки… в кассу, пожалуйста. Добрынин отошел от прилавка, механически роясь в карманах штанов. Потом он проверил карманы гимнастерки и вытащил оттуда вместо денег свой мандат контролера и тут же вспомнил, что денег у него нет, да и не нужны они ему. Снова подошел к девушке и протянул ей казенную бумагу. Девушка, прочитав, посмотрела на Добрынина очень уважительно.
— А что вы хотите проверить? — спросила она.
— Баранку! — быстро нашелся народный контролер. — И пачку этого, «На посту»…
— Пожалуйста! — девушка завернула баранку и пачку печенья вместе и подала Добрынину.
Взяв в руки «покупку», Павел Александрович вдруг почувствовал себя в магазине очень неловко, и хоть хотелось ему внимательно осмотреть все многочисленные полки товаров в разных отделах гастронома, но нехорошее ощущение выгнало его на улицу, под дождик, к ожидавшему его и Виктора Степановича автомобилю.
Виктор Степанович вышел из магазина следом и сразу же уселся на переднее сиденье машины рядом с шофером.
В руках у него был большой сверток.
— Вот, — заговорил он, обернувшись лицом к Добрынину. — Купил себе еды на ужин, жена в командировку уехала.
— А у вас тоже мандат есть? — поинтересовался: народный контролер. — Ну чтоб просто брать… без денег…
— Не-ет, — замотал головой Виктор Степанович. —За все платить приходится. Я ведь простой ответраб, у нас таких прав нету.
Машина ехала по вечерней Москве. Может, еще и не было поздно, но из-за погоды, сумрачной и дождливой, темнело на глазах, и загоревшиеся уличные фонари еще больше подчеркивали надвигающийся вечер.
— Я вас на служебную квартиру отвезу, — говорил Виктор Степанович. — А утречком заеду за вами, и тогда уже — в Кремль.
Очень скоро машина остановилась, свернув с дороги в какой-то переулочек. Виктор Степанович и Добрынин вышли. Дождь едва моросил. Зашли в подъезд уже знакомого Добрынину дома, украшенного двумя статуями трудящихся. Виктор Степанович разбудил задремавшего в своей комнатке-сторожке дворника, и тот, на ходу извиняясь за сон на посту, повел их на третий этаж к квартире номер три. Отпер двери. Вручив ключ Добрынину, пошел вниз по лестнице.
— Ну, вы отдыхайте пока, — не заходя в квартиру, говорил Виктор Степанович. — Марии Игнатьевны, кажется, нет сегодня, так что по телефону закажете ужин, а я утречком заеду за вами! Доброй ночи!
— До свидания! — сухо ответил Добрынин. Закрыл двери и, не разуваясь, с котомкой в руках, направился в свой кабинет. Включил там настольную лампу и уселся в кресло.
Было ему, с одной стороны, грустновато и одиноко из-за отсутствия служебной жены Марии Игнатьевны, но, с другой стороны, этот же факт его успокаивал, так что не мог он окончательно разобраться со своим состоянием, и из-за этого занялся Добрынин проверкой содержимого котомки. Выложил все на стол, рассмотрел еще раз портрет Кривицкого, заглянул в желтый портфель, но документы из него доставать не стал — боялся, что снова одолеет его злоба к врагам и настроение вследствие этого испортится. Полистал любимую книжку, но и к ней сердце у него в этот момент не лежало, и поэтому, разувшись в кабинете, нашел он тут же тапочки, оставленные в прошлый свой приезд, и прошлепал в них на кухню.
На кухне, как и во всей квартире, был полный порядок, все убрано и вычищено. Набрал Павел Александрович в чайник воды и поставил его греться. А сам прошел в большую комнату, включил свет, потом прошел в спальню и там тоже свет включил. Хотел прилечь на пару минут, но внимание его привлекла фотография в рамочке под стеклом, стоявшая на тумбочке с зеркалом с другой стороны кровати, со стороны Марии Игнатьевны.
Подошел ПавелАлександрович к этой тумбочке, взглянул на портрет: изображен там был красивый мужчина в форме.
«Ну что ж, — подумал Добрынин. — Все-таки я ей муж не настоящий, так что ничего…» Даже глубоко задумываться об этом мужчине не стал народный контролер, тем более, что мужчина был военным, офицером, а это для Добрынина значило многое. И единственное возникшее в нем чувство было чувством одобрения выбора Марии Игнатьевны.
В дверь позвонили, и Добрынин, враз забыв о фотопортрете, пошел в прихожую.
112 
