13 
Саймон, не утруждая себя сдержанностью, заметил:
— Мама, ты груба, как извозчик. Я еще удивляюсь, как ты не обточила себе два передних зуба, чтобы лучше свистеть! Неужели ты не заметила, что в лондонском обществе нынче котируется нечто более утонченное? Сумасбродство времен твоей юности потеснили такие понятия, как вежливость и хорошие манеры. И что самое ужасное, женщины теперь не пьют джин, не сидят нога на ногу и не курят после завтрака.
Виконтесса не удержалась от гримасы, хотя и разняла под столом ноги.
— Я бы убила твоего отца за то, что он умер раньше меня, — заявила она со вздохом. — Пройти через брачный рынок даже однажды — почти за пределами моих возможностей. Не знаю, как я вынесу это сейчас, когда мне под пятьдесят. Подобных сентиментальных вещей достаточно, чтобы вызвать раздражение у кого угодно. В наши дни мы ходили на балы в одежде для верховой езды и могли танцевать с одним и тем же мужчиной весь вечер, ни о чем не думая. А теперь… Ты только подумай, нельзя смотреть на мужчину более трех секунд, не будучи связанной с ним романтическими отношениями!
Саймон посмотрел на мать долгим бесстрастным взглядом и наконец сказал:
— Под пятьдесят, мама? В самом деле? Скажи, умоляю тебя, в какую сторону ты ведешь отсчет? Должен ли я вскоре признать тебя своей сестрой? Или мы оповестим весь мир о том, что ты зачала меня в еще недозволенном возрасте?
— Ха! — Имоджин подскочила и, наклонившись вперед, ловко шлепнула сына по спине. — Ты меня понимаешь, не так ли? Скажи ты что-нибудь похожее современной женщине, нынешней тупоголовой пустышке, и с ней случится обморок. Или на нее нападет такой изнурительный недуг, что придется дарить ей бриллиантовое ожерелье и везти лечиться на континент. Я же удовольствуюсь всего-навсего этим милым жирным ломтиком, который ты припрятал от меня, хотя вовсе не собирался есть.
Саймон подтолкнул к ней свою тарелку и, вернувшись в исходную позу, стал наблюдать, как мать набросилась на ветчину. Его дорогая мать! Как он ее любил! Каждую косточку ее чересчур напористого тела. Он любил ее, несмотря на все нелепости, приходившие ей в голову. Как сейчас, например. После шести лет вдовства она вдруг решила непременно выйти замуж. Жила у себя в Суссексе, беззаботная, как жаворонок, счастливая среди своих собак и лошадей, и вдруг почувствовала необходимость принять участие в лондонском сезоне охоты за мужьями.
Ради этого она выкрасила седые волосы и стала изнурять себя голоданием, чтобы обрести фигуру, какой не имела даже в девичестве. Дай ей волю, она, наверное, подошла бы к первому же мужчине, которого сочла подходящим, свалила бы его на землю одним взмахом круглого, как мяч, кулака, затем подбросила вверх, закинула на плечо и отнесла бы в ближайшую церковь.
Саймон хотел бы, чтобы мать отказалась от этой глупой затеи, сожгла корсеты и вернулась к прежним удовольствиям, а чтобы костер получился хороший, вылила бы в него краску для волос из тех флаконов, за которыми тайком посылала горничную.
Но решение Имоджин была неколебимо, и как бы Саймон ни убеждал ее, что он не женится, она ему не верила. Похоже, она считала, что для женщины титул вдовствующей виконтессы хуже смерти. Что ему оставалось делать? Разве только сказать ей, что совсем недавно он обнаружил в себе непреодолимое романтическое влечение к Арману?
— Чему ты улыбаешься, Саймон? — спросила Имоджин, заметив выражение лица сына. — И почему ты так поздно вернулся вчера, вернее сказать, сегодня утром? Ты был со своими беспутными приятелями? Но я припоминаю, ты говорил, что вы не собираетесь кутить всю ночь.
У Броктона испортилось настроение.
— Я… гм… меня задержали… совершенно непредвиденно, — сказал он и, чтобы уйти от объяснений, ухватился за первую пришедшую в голову мысль. Она во многом была связана с образом его похитительницы в тот последний момент, когда девушка ускакала прочь. — Мама, ты… по-прежнему ездишь в мужском седле?
Имоджин кивнула, дожевывая последний кусочек вкусного деревенского бекона.
— Это единственный способ почувствовать, что норовистая лошадь тебе покорна, — сказала она, направляя вилку ему в нос. — В юбке это невозможно, потому что поневоле прижимаешь обе ноги к одному боку. Вы, мужчины, скажете, что так надо для защиты нашей женственности. Вздор! Чтобы не дать нам обскакать вас на охоте, вот зачем! И поэтому же вы хотите видеть нас на выдохшихся клячах, ползущих как улитка. Спасибо Всевышнему, что твой отец не захотел видеть, как я сломаю себе шею ради сохранения моей давно забытой и никогда не оплакиваемой непорочности. Это еще одна причина, почему мужчины выходят из себя, когда мы ездим верхом как положено, а не так, что задница смотрит не на тот конец лошади.
13 
