Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
163 
– Я так рада, что у вас получилось! – Она чуть не захлебывалась от счастья. – А то бы я не знаю! Целую ночь телевизор бы смотрела!
Телевизор мы все равно смотрели. Но сперва выпили припасенную ею бутылку шампанского, потом мою. И настроение наше так поднялось, что про Новый год мы вспомнили только благодаря телевизионной заставке с Дедом Морозом и Снегурочкой. О чем мы только ни болтали, пока вдруг взгляд Нилочки не скользнул по экрану телевизора. Звук мы сразу выключили, а картинку оставили. Видимо, потому и оставили, чтобы потом встрепенуться и включить громкость.
Все между нами произошло замечательно легко. Мы подпевали Пугачевой и Сердючке, потом стали танцевать. Танцы довели нас до спальни, где света не было. И тут мы одновременно перешли на шепот. Ласковый шепот в темноте. Пока мы шептались, шуршало коктейльное платье, поднимаясь над головой Нилочки, покидая до утра свою хозяйку.
Несмотря на упоение новогодним свиданием, я не забыл про инструкции специалиста по микроочистке крови и спермы и после каждого приступа страсти, немного полежав и поласкав нежную кожу милой Нилочки, я уходил на кухню, где прятал в холодильник завязанный узлом презерватив, хранящий теперь в своей ловушке несметное количество здоровых и двадцать процентов дефектных сперматозоидов, этих невидимых хвостатых существ, мечтающих стать людьми.
Утром Нилочка попросила кофе. Я побаловал ее, но, заметив, что вставать она не собирается, тихонечко, шепотом попрощался, извинившись за торопливый уход, и, прихватив из холодильника свои сокровища, негромко закрыл за собой входную дверь.
Новогодний Киев спал. Я, собственно, и не знал, который час. Не знал, пока не нашел в кармане пиджака свои снятые с руки часы. Половина одиннадцатого! И никого вокруг. По дороге проезжают редкие такси и патрульные машины милиции. «Какой день недели?» – спрашиваю я себя. «Первое января!» – отвечает моя голова, совершенно не желая напрягаться.
186
Карпаты. Январь 2016 года.
Вторая неделя пребывания в карпатском заточении благоприятно отразилась на моем здоровье. В моменты тишины, уже давно не обращая внимания на подвешенную к потолку видеокамеру, я принимал упор лежа и отжимался раз по десять подряд. Конечно, не будь на мне тяжелющего бронежилета, гордиться было бы нечем. Но эти отжимания скорее относились к тяжелой атлетике, чем к физзарядке. И бицепсы свои я ощущал с животной радостью. Даже просто так напрягая мышцы то левой, то правой руки и дотрагиваясь до них, я ощущал приливы бодрости. Возникало ощущение, будто я действительно провожу время в тренировках, в спортивном лагере, откуда в определенный час выйду в халате на ринг под свет прожекторов. Выйду и одним ударом левой опрокину противника.
Мне нравилась эта иллюзия. Тем более, что связь иллюзии с реальностью была очевидна. Видимо, меня привлекала чисто спортивная параллель происходящих и будущих событий. Львович, Светлов и прочие – мои тренеры и психологи. Они меня готовят, они готовят мир ко мне. Я тренируюсь, накачиваю мышцы и оттачиваю мастерство.
– Вам бы поосторожнее. – В комнату опять без стука заглянул Светлов, когда я заканчивал десятое отжимание. – Сердце ведь.
Я поднялся на ноги, уселся за вчера принесенный в комнату рабочий стол, спиной к кровати.
– Докладывай! – бодрее обычного скомандовал я.
Генерал почесал лоб.
– Нескромный вопрос, – проговорил он негромко. – Сергей Павлович, вы когда-нибудь занимались эротикой?
– Чем? – Глаза мои от неожиданности округлились, и тут же захотелось их прищурить.
– В Доме художника сегодня открывается ваша выставка эротической фотографии. Спонсор выставки – Казимир.
Я развел руками. Слов не было.
– Я пойду, проверю в интернете. На афишке был адрес вебсайта. Сейчас вернусь.
Пока Львовича не было, я думал о женщинах. И о том, что нет ничего менее эротичного или сексуального, чем политика. И вдруг я в полной мере ощутил свое одиночество. Я, окруженный одними мужчинами, ем тюремную пищу, приготовленную тюремным поваром-мужчиной для арестантов-мужчин. И как это я еще не свихнулся?! А может, я свихнулся давно? Когда согласился стать политиком? Ведь именно с тех пор моя жизнь стала стерильной и холодной, как хирургический инструмент. И сам я стал хирургическим инструментом, ничего не ощущающим, ни от чего не получающим ни удовольствия, ни радости. Только виски и холод добавляют краски в мою белую, цвета больничных простыней, жизнь.
163 
