Особенно,... 
3 
– Да, – согласился кто-то другой.
Поминки прошли как положено. Все разошлись пьяные. О покойном худого слова сказано не было. О нем вообще, один раз упомянув, больше не говорили. Когда встали из-за стола размяться, один из гостей узнал себя молодого на одной из старых фотографий.
– О! – воскликнул он и недоуменно выпятил губы, словно был в обиде на себя тридцатилетней давности.
Я подошел и задал ему тот же вопрос, о человеке, увлекавшемся Шевченко и вопросами патриотизма.
– Ну да, – сказал он – тогда многие увлекались такими вопросами.
– А рукописи об этом кто-то писал?
– Писали, конечно писали, а как же. Самиздат! А толку? Вот кто не боролся, тот и не проиграл. Он что-то еще нес и нес, пока вдруг не сказал:
– А были и мистификаторы, одного такого помню – Клим, делал вид, будто что-то философское пишет. Все у него просили почитать, а он рукопись достанет, перед носом пролистает и снова в портфель спрячет. А сам сидел дома на кухне и стихи Пушкина от руки прозою переписывал, ну так, чтоб не столбиками, а сплошной строчкой…
– А где он сейчас? – спросил я, подумав, что это вполне мог быть автор комментариев к «Кобзарю».
– Клим? Черт его знает. Видел я его как-то в скверике возле университета.
Там, знаешь, собираются и в шахматы на деньги играют. Года два назад. А больше не встречал.
Каждое общество закрыто по-своему. Пчеловоды собираются и говорят о только им одним понятных вещах. И, наверно, еще долго будут решать – принять кого-то в члены своего общества или нет. Шахматисты – тоже не исключение. Те, что играют около университета, друг друга знают, а с остальными на аккуратном «Вы» разговаривают. И играют с чужаками только на деньги.
Я несколько раз обошел кружки шахматистов и шашечников, облепивших скамейки скверика. На меня никто не обратил внимания. Каждый кружок неподвижно следил за доской, находившейся в центре. На играющих не смотрели, их присутствие было словно какой-то досадной необходимостью. Не было понятно – кто за кого болеет и болеет ли вообще. Изучалась в таинственном молчании сама ситуация на доске, и именно она была главным действующим лицом.
Климу сейчас должно было быть шестьдесят с лишним, и большинство членов неформального шахматно-шашечного клуба отвечали этой характеристике. Игра проходила молча и поэтому даже случайно услышать, как кого зовут, не представлялось возможным. И я просто прильнул к одному кружку и стал терпеливо ждать развития событий, пытаясь «втереться» всем телом в доверие к этим фанатикам доски.
Странное состояние необъяснимого транса вдруг овладело мной и я, видимо, действительно стал на время частью этого шахматно-шашечного живого организма.
Просуществовав в таком состоянии около часа, пока игра не закончилась, вместе с остальными охваченными шахматным трансом фигурами, я вдруг выдохнул свое оцепенение и, расправив позвоночник, понял, что часовое коллективное стояние сроднило меня с этими людьми. Я плохо играл в шахматы и вряд ли бы смог даже элементарно прокомментировать закончившуюся партию, но зато другие могли, и я оказался благодарным слушателем. Правда, сначала два старичка чуть не передрались между собой, споря о якобы ошибочном ходе слона. Мое неучастие в их споре сыграло положительную роль, и они основательно взялись за меня, повторив на память основные ходы партии.
– А кто играл-то? – спросил я под конец, чувствуя, что уже имею право на вопрос.
– Филя с Мишей… – ответил один из них, повыше и посутулее. – Они из новых, недавно тут. Я спросил, а играет ли еще Клим.
– Ну, Клим! – Второй старичок сделал одесский жест, подняв руками огромный невидимый арбуз. – Клим играет, но когда он играет – такие глупости, – и он кивнул в сторону опустевшей скамейки, – не случаются.
Через пять минут я уже знал, что Клим живет в коммуналке на Шота Руставели, в скверик приходит иногда по пятницам, больше не пьет из-за больной печени и перестал разводить аквариумных рыбок, а поэтому неизвестно, на что он теперь живет.
Уходил я чувствуя, что уже стал членом этого клуба. Оставалось только научиться нормально играть в шахматы или в шашки. Но мне это не грозило. И времени было жалко, да и вообще не любил я медленные игры.
В пятницу с утра я снова листал «Кобзарь», упиваясь карандашными комментариями.
«Мягкость родной земли не отличается от мягкости чужой земли, потому как любая земля была предосновой человечества и не могла распределяться между нациями соответственно качеству этих наций».
3 
