– Ты так многого обо мне не знаешь… – начала я.
– Тс-с! – Эли распахнул мой пиджак и расстегнул верхние пуговицы на блузке. Я замерла, почувствовав, как его пальцы нежно касаются моей шеи.
– Я простой парень, – сказал он, хотя я знала, что это не так. – Давай сейчас ляжем в постель, а разговаривать будем потом.
– Эли…
Его ладонь мягко прикрыла мне рот.
– Ты всегда понимала меня с полуслова – даже когда мы были детьми. А теперь все стало еще лучше. Не думай. Не говори. И я пока помолчу.
Я оказалась совершенно беспомощной перед ним. Я сдалась. Эли подхватил меня на руки, и я прижалась к нему. Он положил меня на кровать, и мы оба притворились, что больше ничего не имеет значения.
Потом мы лежали обнаженные, сжимая друг друга в объятиях, насытившиеся, спокойные, и Эли спросил:
– Ты по-прежнему собираешься уйти из «Группы Феникс»?
Теперь это стало для меня делом чести. Когда придет время и я покажу ему то, что было столько лет скрыто в Саду каменных цветов, он сам захочет освободиться от меня.
– Да, – твердо сказала я.
– Ты не хочешь работать в организации, связанной с моим именем?
– Дело не в этом.
– Я тебе не верю. Все остальное не имеет смысла.
– После всего, что нас теперь связывает, неужели ты думаешь, что я…
– Я не знаю, что мне думать, Дарл. Почему ты не хочешь сказать мне правду?
Я молчала, чувствуя, как мы стремительно и безнадежно отдаляемся друг от друга. Эли сел и потер подбородок.
– Тогда я ухожу, – произнес он без всякого выражения.
Я кивнула:
– Я понимаю.
Мы больше ничего не сказали друг другу. Он оделся и ушел, а я осталась сидеть на кровати, завернувшись в простыню.
Я так и не могла заставить себя признаться.
* * *
Мы с Карен сидели за завтраком на застекленной террасе. На ней был красный шелковый халат, надетый поверх такой же ночной рубашки, а я среди вещей моей матери нашла пеньюар, тоже красный, но более бледного оттенка. Я рассказала Карен о моей поездке в Вашингтон и о том, что я узнала об Эли и «Группе Феникс». Мы проговорили всю ночь и теперь выглядели как две бледные розы после сильного дождя.
– Иногда нам лучше чего-то не знать, – вздохнула Карен. – После того как мне стала известна правда о нашей семье, я не могла дождаться, когда же наконец смогу уехать из этого города. Я хотела оказаться там, где меня никто не знает. – Она явно тщательно подбирала слова. – Но чем более одинокой я себя чувствовала, тем сильнее сердилась. Я не хотела скучать по людям или местам, связанным с такой ложью! Я не хотела скучать ни по бабушке, ни по тебе, ни по Марбл-холлу. Но я все-таки скучала… – Она опустила голову. – А теперь все мои старания кажутся мне напрасной тратой сил. Прошлое никогда не отпускает нас. То же самое произошло с тобой и с Эли.
– Ты права. Приходится уезжать, чтобы потом вернуться – и примириться.
– Именно это ты и пытаешься сделать?
– Я не слишком уверена в том, что я сейчас делаю.
– Как ты думаешь, Эли найдет здесь что-нибудь? – Карен кивком указала на лес позади бассейна и сада. – Ты знаешь, я очень боюсь, вдруг он раскопает доказательства того, что во всем виноват как раз его отец.
Я не поднимала глаз, рассматривая тонкую фарфоровую чашку с черным кофе, которую сжимала в руке.
– Его отец не убивал Клару. У меня нет на этот счет никаких сомнений.
– Но кто же тогда мог убить ее? У кого был мотив для убийства?
– У многих. Она была отвратительной женщиной, воплощением зла, дьяволом во плоти.
– Воплощение зла? Дьявол? Это что-то библейское, отдает Средневековьем. Адвокаты так не говорят. Ты же не хочешь сказать, что…
– Клара – дьявол! – Я наконец подняла на нее глаза. – Возможно, все, что окружает нас, построено на ложных ценностях. И она была только вершиной айсберга Хардигри.
Карен покачала головой:
– Сван и бабушка не заслужили того, чтобы последние годы их жизни были омрачены ужасными воспоминаниями. Они не сделали ничего плохого. Я не хочу обвинять Эли и его семью в том, что они стали причиной их болезни, но стресс еще никому не шел на пользу, это очевидно.
Я упрямо смотрела на нее.
– Разве он обязан уважать Сван и Матильду больше, чем собственную семью? А как насчет репутации его отца? Эли хороший человек. Он не старается намеренно причинить нам боль.
– Ты уже решила, что снова его любишь, – спокойно объявила Карен, чуть щурясь от утреннего солнца. – И не отрицай, я все вижу. Достаточно услышать, как ты произносишь его имя, как говоришь о нем… – Ее пальцы сжали стакан с молоком, словно он был воплощением чистоты.