70 
— А можно поинтересоваться, чем вы занимаетесь?
Она чуть скривилась, отодвинула тарелку с остатками пирога и потянулась к стакану с водой.
— Я работаю в основном с бывшими фронтовиками, вроде вас. С теми, кто был на войне и кому трудно освоиться с пережитым.
— И это работа на неполный день? — спросил я, слегка улыбаясь.
Она рассмеялась и опустила глаза.
— Ну, пожалуй, нет. По правде сказать, даже если бы я с ними работала круглые сутки и без выходных, это были бы лишь крохи по сравнению с тем, что действительно нужно сделать. Я всего лишь девочка на побегушках у врачей — вот они на самом деле знают, что делают. Моя работа, как говорится, эмоционально изматывает. Но я делаю что могу. Конечно, лучше было бы, если бы я была подготовленным специалистом.
— Вы могли бы выучиться на медсестру.
— Я могла бы выучиться и на доктора, — отпарировала она. — Уж конечно, в этом нет ничего особенно непредставимого?
— Нет, конечно, нет. — Я слегка покраснел. — Я только…
— Я вас дразню, не надо так пугаться. Но если бы я могла вернуться назад на несколько лет, я бы обязательно пошла в медики. Мне хотелось бы изучать работу человеческого мозга.
— Но вы еще молоды. Наверняка еще не поздно. В Лондоне…
— Ну конечно, в Лондоне, — перебила она, негодующе вздымая руки. — Почему это все лондонцы считают Лондон пупом вселенной? К вашему сведению, в Норидже тоже есть больницы. И морально искалеченные мальчики. Притом немало.
— Безусловно. Я, кажется, все время умудряюсь что-нибудь ляпнуть, да?
— Понимаете, Тристан, женщинам приходится очень трудно. — Она подалась вперед через стол. — Возможно, вы это не до конца осознаете. Ведь вы мужчина. Вам гораздо легче жить.
— Вы уверены?
— В чем? Что женщинам жить тяжелее?
— Что мне легко.
Она вздохнула и пожала плечами, словно сбрасывая сказанное со счетов.
— Ну, мы ведь не близко знакомы. Я ничего не могу сказать о ваших конкретных обстоятельствах. Но поверьте, нам приходится гораздо тяжелее.
— Возможно, события последних пяти лет не подтверждают вашу точку зрения.
Настала ее очередь краснеть.
— Вы правы. Но давайте ненадолго забудем про войну и рассмотрим наше положение. В этой стране с женщинами обращаются совершенно невозможным образом. И кстати, вам не приходило в голову, что каждая вторая женщина с радостью сражалась бы в окопах бок о бок с мужчинами, если бы можно было? Я бы сама пошла, не думая ни минуты.
— «Иногда мне кажется, что действия и споры лучше оставить мужчинам».
Она воззрилась на меня; наверное, если бы я вдруг вскочил на стол и грянул «Уложи беду в заплечный мешок», она и то удивилась бы меньше.
— Прошу прощения? — холодно произнесла она.
— Да нет. — Я расхохотался. — Это не мои слова. Это из «Хауардс Энд». Вы не читали Форстера?
— Нет, — она покачала головой, — и не буду, если он пишет подобную чушь. Судя по всему, от таких, как он, нужно держаться подальше.
— Да, но эту фразу произносит женщина. Миссис Уилкокс. В своей речи на обеде, устроенном в ее честь. Если я правильно помню, половина слушателей приходит в ужас.
— Тристан, я же вам сказала, что не читаю современных романов. «Действия и споры лучше оставить мужчинам»! Подумать только! Никогда в жизни не слыхала подобного. Эта ваша миссис Уилтон…
— Уилкокс.
— Уилтон, Уилкокс, какая разница. Подобными заявлениями она предает всех женщин.
— Тогда вам не понравится и то, что она говорит после этого.
— Выкладывайте. Шокируйте меня.
— Боюсь, я не вспомню дословно. Но что-то вроде: есть очень веские доводы против того, чтобы давать право голоса женщинам. И лично она очень рада, что у нее нет этого права.
— Невероятно. Тристан, я в ужасе. Честное слово, в ужасе.
— Ну, она умирает вскоре после произнесения этой речи, так что уносит свои взгляды с собой в могилу.
— От чего она умирает?
— От непопулярности своих мнений, надо полагать.
— Совсем как мой брат.
Я промолчал, будто не слышал, и она долго смотрела мне в глаза, а потом отвернулась и лицо ее расслабилось.
— А я ведь и сама была суфражисткой, — сказала она чуть погодя.
— Я не удивлен, — улыбнулся я. — Что же вы делали?
— О, ничего особенного. Ходила на марши протеста, рассовывала листовки в почтовые ящики и все такое. Не приковывала себя наручниками к решетке возле Парламента и не скандировала лозунги за равноправие у дома Асквита. Прежде всего, мой отец такого не допустил бы. Нет, он сочувствует борьбе женщин за равноправие, искренне сочувствует. Но в то же время он убежден, что люди не должны ронять свое человеческое достоинство.
70 
