Мать нахмурилась, не понимая, как еще мясник может выставлять свой товар, но промолчала.
— Если честно, я лично предпочитаю рыбу, — заявила миссис Картер.
Мне наскучила их беседа, и я потянул Питера обратно в игру, но он вырвался и помотал головой, поддал мяч коленом на весу раз десять, а потом снова уронил. Сильвия молча наблюдала. Потом, словно забыв о нем, поглядела на меня, чуть приподняла уголки губ — намек на улыбку, — но тут же отвернулась и скрылась за парадной дверью, отправившись исследовать свой новый дом.
По мне, на этом про нее можно было забыть.
Но очень скоро она стала существенной частью нашей жизни. Питер явно влюбился в нее по уши, и мне стало очевидно: если я попытаюсь изгнать ее из нашего общества, кончится тем, что меня самого изгонят, а об этом я даже думать боялся.
Но вскоре случилось нечто странное. То ли из-за явного неравнодушия Питера к Сильвии, то ли из-за моего очевидного равнодушия к ней она перенесла свое внимание на меня.
— А Питера не позовем? — спрашивал я, когда Сильвия появлялась на пороге, фонтанируя идеями — куда пойти и как развлечься. Она в ответ мотала головой:
— В другой раз. Он такой нудный, он только все испортит.
Меня страшно бесило, когда она так обижала моего друга. Я бы заступился за него, но, наверное, мне было лестно ее внимание. Она привлекала меня своей необычностью — ведь она выросла где-то в другом месте, не в Чизике, а ее тетя вообще жила в Париже! Кроме того, Сильвия, несомненно, была красива. Все мальчишки хотели с ней дружить; Питер жаждал завоевать ее благосклонность. И все же она решила даровать эту благосклонность мне. Что и говорить, я был польщен.
Питер не мог этого не заметить. Он сходил с ума от ревности, а я терзался, не зная, как поступить. Я понимал: чем дольше я поощряю внимание Сильвии, тем меньше вероятность, что она бросит меня и вернется к моему другу.
Близился мой шестнадцатый день рождения, и я страдал все сильнее. У меня в голове прояснилось — я уже понимал, что именно чувствую к Питеру, и чувства жгли меня еще сильней оттого, что я никак не мог высказать их или воплотить в жизнь. Я лежал в темноте, сжавшись в комок на кровати и то подхлестывая самые отвратительные фантазии, чтобы скрасить ночные часы, то честно пытаясь отринуть их, боясь того, что они означают. Пришло лето, и мы с Питером все чаще совершали вылазки на Темзу, на острова ниже Кью-Бридж. Я все время затевал ролевые игры, стараясь, чтобы они вели к физическому контакту, но всегда в самый напряженный момент трусил и отыгрывал назад, страшась разоблачения.
Так я и позволил Сильвии поцеловать меня под каштаном, старательно внушая себе, что этот поцелуй для меня желанен.
— Тебе понравилось? — спросила она, отняв губы.
— Очень, — соврал я.
— Хочешь еще?
— Может, потом как-нибудь. А то вдруг увидят.
— Ну если и увидят, так что? Какая разница?
— Может, потом как-нибудь, — повторил я.
Я видел, что она совсем не такого ответа ждала и что мое непоколебимое равнодушие, полнейшая устойчивость к ее чарам разбили ее замыслы в пух и прах. Она лишь кивнула и встряхнула головой, словно раз и навсегда выкинула меня из мыслей.
— Тогда я домой, — сказала она и пошла через поле, одна, а я остался размышлять о своем позоре. Я сразу понял, что навсегда лишился ее благосклонности, но мне было все равно. «Иди-иди, — думал я. — Туда, откуда пришла. И тетку свою парижскую забери с собой. Главное, оставь нас наконец в покое».
И вдруг, через день или два, Питер явился ко мне сильно взволнованный.
— Тристан, я тебя хочу спросить кое о чем. — Он кусал губу и пытался не прыгать на месте от возбуждения. — Только обещай ответить честно, хорошо?
— Хорошо, — согласился я.
— Это насчет тебя и Сильвии. Между вами ведь ничего нет?
Я вздохнул и покачал головой:
— Конечно, нет. Я тебе уже сто раз говорил.
— Ну, я должен был спросить. — Он расплылся в улыбке, не в силах держать новость при себе. — Ты понимаешь, она и я, мы с ней теперь обручены. Все решено.
Я помню, что стоял рядом со столиком, на котором моя мать каждый вечер до отхода ко сну оставляла кувшин и таз, чтобы я мог умыться утром. Я инстинктивно оперся рукой о столик — у меня подгибались ноги.
— Правда? — спросил я, уставившись на него. — Ну ты везунчик.
Я говорил себе, что это ничего не значит — рано или поздно он обязательно что-нибудь ляпнет и она обидится и бросит его. Но прекрасно понимал, что это невозможно: надо быть безумцем, чтобы, заручившись любовью Питера, потом отказаться от нее. Нет, она изменит ему, и он бросит ее и вернется ко мне, убедившись, что от девушек одно зло и лучше нам держаться друг за друга.