131 
И сегодняшняя история подтвердила историю вчерашнюю. Как из либерального западничества вызревает имперский национализм, из демократии — казарменный устав, из правозащитников — офицеры госбезопасности, из западной либеральной фразеологии — почвенная доктрина; этот краткий курс русской истории нам был прочитан всего лишь за двадцать лет.
Что должен сделать писатель, который видит происходящее? В какую партию надо вступать? С молодыми волкодавами — или с западниками-на-грантах? С капслужащими новой формации — или с бритыми патриотами? Пробовать воздействовать на начальство, стать учителем власти — как того хотели некоторые из образованных и глубоких славянофилов? Но поддается ли воздействию субстанция, которая не обладает разумом, а существует лишь для того чтобы поглощать, давить, рвать? Следует отвернуться от них, уйти прочь, остаться собой. Стать отщепенцем отдельным государством, как сам про себя говорил Зиновьев. Как притягательно и смело звучит — остаться самим собой. Но кто тебя, оставшегося собой, использует — и как? В далеком семьдесят шестом году, когда Зиновьев взялся за перо, все было намного проще.
8
Зиновьев стал писателем не потому, что алкал самовыражения, делал продукт для литературного рынка или наслаждался игрой слов. Такие писатели существуют в изобилии, он писатель другой.
Я полагаю, он стал писателем от стыда за человеческую природу. От невозможности принять трусость как единственно разумную модель поведения. В те годы, когда он написал «Зияющие высоты» — ну прямо как сейчас — общество достигло пика своего развития, жить стало вальяжно и хорошо. Кризис где-то там за невысокими горами маячил, но поди еще, разгляди его: ничего не видно при высоких ценах на брежневскую нефть. Надо просто не замечать некоторых вещей, надо просто договориться не лезть куда не надо, а в остальном — изволь, делай карьеру. Уже выслали Солженицына, уже фрондеры сошлись на этике невмешательства в дела большие и на правоте малых дел. Уже сложилась традиция свободолюбивых попоек в пельменных: существовали такие уютные местечки, где души раскрывались, рты раззявливались. Пельменные располагались напротив основного места работы — отсидел свои положенные часы, взял бутылку, ну чем не свобода? И ведь речь идет об интеллектуалах, о тех, чьим основным занятием была игра ума, кто противопоставлял умственные занятия — служению Мамоне и Молоху власти. Просто следовало быть осторожным, усвоить правила игры — ну совсем как сегодня. Сегодня играют в демократический рынок, тогда играли — в социалистический лагерь. Однако всегда находится один человек, который испортит всем настроение. Найдется выскочка, который правил не принимает в принципе. По всей видимости, в момент, когда трусость делается нравственной доминантой развития общества, такой человек не может не проявить себя. Просто из уважения к человеческой природе.
У Зиновьева — кажется, в «Светлом будущем» — есть короткая новелла о солдате-новобранце, который захотел участвовать в ротных спортивных соревнованиях. Парень был здоровый от природы и, хотя не тренировался прежде, легко поднял штангу, которую с трудом тягали ротные силачи. Он просто подошел, ухватился — и поднял штангу, причем поднял ее одной рукой. И армейские силачи расстроились, они не признали победы новичка, они сказали, что штанга поднята не по правилам — надо ведь брать ее двумя руками! Скорее всего, это история выдуманная, у Зиновьева часто встречаются такие сказочные образы — ведь и действительно, поднять штангу одной рукой нереально. Впрочем, и многотомную историю общества написать практически невозможно — в одиночку, в изгнании, в пожилом возрасте, взять и написать такое. В новелле о силаче-новобранце Зиновьев передавал свое собственное состояние, состояние богатыря, которого не признают за такового. Пришел в литературу человек и сделал то, чего не мог сделать никто, — и литераторы зашумели: не по правилам делает! Он — не писатель! Формой не владеет, коряво пишет, стиль не тот. Помилуйте, так разве любой писатель не мечтает создать небывалую, революционную форму? Ведь именно что мечтает! А тут — пожалуйста: небывалая смесь из социологии, памфлета, философии, сатиры. Не было так никогда — вот он перед вами, подлинный авангард. Нет, говорят, не то — не литературно!
Писатели правы, штангу подняли не по правилам. Как права интеллигенция, чувствуя в Зиновьеве отступника, предателя корпоративных интересов, так правы и коллеги по перу — Зиновьеву литература сама по себе неинтересна. Немедленно автору стали пенять: а где же, собственно, литература? И не только потому, что боялись им сделанного, но и потому, что искренне недоумевали. Мы, вообще говоря, стесняемся больших целей, есть в них нечто утомительное. Литература — это нечто прекрасное, а народная судьба, историческая трагедия и прочие занудства — они как-то не соответствуют образу просвещенного литератора.
131 
