Особенно,... 
197 
Преодоление этой составляющей сознания — идолопоклонства — происходит через поновление Завета, явленное нам Христом, и нисколько не опровергает речений самого Бога, его Отца и учителя. Напротив.
Великий завет является как бы кодом истории — и если всякий код раскрывается непросто, то этот, главный, и подавно. Если вспомнить, что любое слово языка Книги — суть имя (сошлюсь на авторитет Спинозы, рассуждавшего на данную тему), а имя толкуется и отзывается различно, то можно предположить, что расшифровка кода — занятие бесконечное. Революция и традиция сплавлены в непроизносимом имени Бога, и принять Завет во всей его полноте — дело истории. Отдельно взятый авангард — смешон и страшен, отдельно взятая традиция — опасна и мстительна. Но слитые воедино — они рождают Данте и Микеланджело. Собственно, таким соединением авангарда и традиции является образ самого Бога Живого, Иисуса Христа.
И то, что это революционное сознание содержится в идее монотеизма мой отец, философ Карл Кантор называл эту идею «парадигмой всемирной истории», — для меня бесспорно. Эта революционная идея сильнее любой цивилизации, она способна прожечь любой порядок, в том числе «новый порядок» Гитлера.
Не слишком уютная для восприятия сильных мира сего, эта идея приходит в мир снова и снова, то в обличье марксизма, то гуманизма, то поддержанная Беллем и Сартром, то Маяковским и Хемингуэем, то Рабле, то Шекспиром, то Микеланджело, то Ван Гогом.
Как сказала Цветаева, «в этом христианнейшем из миров все поэты — жиды».
ВОСПИТАНИЕ АХИЛЛА
Modern
Art Politics
Гегель назвал Ахилла символом западной истории, и значит, жестокий герой, самодур и красавец — и есть надежда просвещенного человечества.
Мир имеет политику и политиков, в точности соответствующих идеалам искусства, которое мир признает за таковое. В конце концов, политика не более чем один из видов искусства, а Платон ставил ораторское мастерство даже еще ниже, называя его просто «сноровкой».
Искусство — и так было на протяжении всей истории человечества — формирует идеалы, которые политика делает реальными. Наивно думать, будто искусство следует за политикой, так происходит лишь с заказными портретами. Но самый убедительный заказной портрет создают политики — и выполняют его в точности по заветам интеллектуалов. Перикл старался походить на скульптуры Фидия статью и решимостью, а не наоборот; Александр Великий возил с собой в походах «Илиаду», воображая себя Ахиллесом; Сталин и Дзержинский лишь осуществили на деле проекты Малевича и конструктивистов. Вы хотели мир, расчерченный на квадраты? Извольте: вот, мы, политики, сделали все, как вы просили. Политика — лишь реализованный проект искусства.
Сегодняшний мир переживает торжество политики постмодернизма, то есть того типа мышления, который четверть века господствует в умах просвещенной интеллигенции. Мир (напуганный директивами двадцатого века) страстно захотел искусства без определенных критериев, философии деструкции, утверждения, которое не значит ничего конкретного. Мир захотел тотальной иронии, он захотел посмеяться над собой — и посмеялся.
В сущности то, что произошло в последние четверть века в искусстве, а затем и в политике, является операцией, сходной с банковской эмиссией. Чтобы понизить значение основных акций следует дополнительно выпустить еще тысячи акций, и тогда они упадут в цене. Вторая книга «Илиады», содержащая список кораблей, лучшая иллюстрация подобной политики — когда собираешь в поход столь огромное число мелких царей, мнением одного, кем бы он ни был, можно пренебречь — война все равно начнется. Так поступал Цезарь, расширяя сенат, так делал Сталин, вводя новых членов в Политбюро, чтобы простым голосованием уничтожить Бухарина с Троцким. Так произошло сегодня с Европейским союзом, когда вновь избранные члены расширили понятие Европы до бессмысленных пределов — и утопили голоса Франции и Германии в хоре верноподданных славословий.
До того как это случилось (и для того, чтобы это случилось) подобная эмиссия была произведена в интеллектуальном мире. Было введено в оборот огромное количество продукта, который назвали новым искусством, новой философией. Этот продукт — с принципиально заниженным качеством — просто затопил своим количеством искусство старого образца, подобно тому как партийцы сталинского призыва — ленинскую гвардию. Искусство нового времени было призвано обеспечить комфортное состояние обывателя: уберечь его от деклараций и одновременно оставить приятное интеллектуальное возбуждение. Это искусство никуда не зовет, ничего не утверждает, никакого фигуративного образа, упаси Господь, не предлагает, оно вообще ничего не должно говорить определенно — оно просто воплощает некую абстрактную тягу к свободе и демократии. Художник не должен написать картины, писатель не должен создать романа, философ не обязан создать философскую систему — ни в коем случае не должен, как раз наоборот! Он воплощает тотальную иронию и принцип тотальной деструкции, и писатель, у которого нет мыслей, оправдан тем, что рядом с ним художник, который принципиально не умеет рисовать: вместе они посмеются над анахронизмом утверждения, будто надо делать что-то определенное.
197 
