Особенно,... 
62 
– Перед вами пройдет дискуссия среди равных, в процессе которой мы постараемся найти истину, а наши гости ответят на ваши вопросы. Поэтому можете нам звонить.
– Вилфред Брум, кандидат в Сенат США от Республиканской партии, с которым первым беседует Мортон Кейз, – сказал диктор, представляя того, кто будет задавать вопросы, и человека, сидящего в кресле, которое хотят занять многие.
Мистер Кейз был невысокого роста, пухлый, с озорным блеском в глазах и розовощекий. Голосом, сладким, как нектар, он начал беседу:
– Мистер Брум, тринадцать лет назад вы возглавляли несколько демонстраций с участием калифорнийских студентов. А сегодня у вас резко противоположное отношение к студентам…
– Это было очень давно, – ответил Брум, слегка улыбнувшись. – И не имеет никакого отношения к выборам.
– И к вам? – спросил второй сидящий за столом мужчина.
– Сегодня это меня не касается, – сказал он, пытаясь выйти из создавшегося положения. – Мы все когда-то допускали ошибки, и вам это тоже хорошо известно. И я прошел, так сказать, школу жизни, много сумасбродничал, но все это имело не столь продолжительный характер, и, остепенившись, я понял, что не имел права подрывать основы нашего общества, саму веру и мораль. Пересмотрев свои взгляды, я поклялся свято любить и защищать…
– Вы упоминаете ту мораль, в соответствии с которой против вас возбуждали уголовное дело за уклонение от уплаты алиментов женщине, имевшей от вас ребенка?
Женщина, прервавшая своим вопросом незаконченное предложение Брума, картинно подняла брови.
– Что за… – выругался Брум в камеру, а затем отвел взгляд. Мускулы его лица напряглись. – Вы не имеете права предавать гласности эти факты, – возмутился он, потирая щеку и сжав губы в одну тонкую линию. – Это было очень давно. В прошлом. И никакого отношения теперь ко мне не имеет.
– Но вы же были отцом, – заявил один из мужчин.
– Я сам еще был ребенком! – воскликнул Брум.
– Вам был тридцать один год. Восемь лет назад…
– Вы занимались бизнесом…
– И произносили речи об американской морали…
– «Матери не должны работать, – говорили вы, – они должны стоять на страже семьи…»
– «Запретить аборты, – говорили вы, – сохранить семью…»
– …в то время как сами оставили учительницу начальной школы из Санта-Круз беременной.
– Я никогда… Эй, что происходит, я не…
– Вы и сегодня не платите алиментов своему ребенку?
– Да! Нет! Я помогаю молодой женщине, которая оказалась в беде!
Трое опрашивающих вдруг замолчали. А Брум, выпятив вперед губу, произнес:
– Это просто неслыханно! Я не останусь больше здесь и не позволю вам ворошить свое прошлое…
Мистер Кейз ответил за всех:
– Дверь сзади вас, мистер Брум. Вам не придется больше ни о чем говорить. Но и в кресло, которое хотят занять многие, вам тоже не попасть. Мы, так же как и наши зрители, сожалеем о вашем уходе, но мы больше не хотим смущать нашего гостя вопросами и задерживать его в студии против его собственной воли.
Ник вытянулся вперед так, как будто был притянут телевизором. Ему не понравился Брум и его манеры. Но ведь существовали также какие-то общепринятые способы задавать вопросы кандидатам. Он не увидел этого ни у кого из выступавших. Он так остро чувствовал беспомощную ярость Брума, что ему казалось, будто бы он сам вместе с ним корчился от ярко наведенного на него света.
– Потрясающе, не правда ли? – спросила Сибилла. – Эта передача пойдет, определенно сработает. Здорово, правда, Ник?
Взглянув на нее, он увидел оживленное, как у ребенка, лицо, горящие глаза, приоткрывшиеся влажные губы. Ее дыхание было таким учащенным, как будто она испытывала сексуальное удовольствие. Отвернувшись, он поднялся. Вертя головой и широко открытыми глазами глядя на телевизионный экран, Чед прогнулся так, что буквально повис на руке Ника.
– Куда ты уходишь? – закричала Сибилла. – Ты же не видел всей передачи до конца.
– Я думаю, что ничего нового в ней не увижу, – ответил он, приподнимая повыше Чеда. – Это же известный прием выкручивания рук. Выступления опрашивающих не несут совершенно никакого позитива. Они заинтересованы лишь в том, чтобы заставить человека чувствовать неловкость. Я не нахожу ничего веселого в этом, так же как, наверное, и многие другие телезрители.
– Ты ошибаешься, – чуть презрительно сказала она. – Всем нравится, когда кто-то другой чувствует себя неприятно задетым. Много ли найдется людей, охочих до какой-то нейтральной информации или идей? Они с большим удовольствием посмотрят, как кто-то поскользнулся на банановой кожуре или свалился в кювет, оглушенный байдарочным веслом. Или ты думаешь, что «скрытая камера» показывает что-то другое? Однажды мне сказали, что никого не интересуют новости, нужно лишь вызвать интерес к человеку. Вот я и представила лучший образец такого интереса, который позволит зрителям чувствовать свое превосходство над выступающим на экране дураком.
62 
