Она пыталась поднять хрустальный бокал с водой, но ее руки сильно тряслись. Она взглянула на сидящих за столом, не заметил ли кто, и крепко сцепила руки на коленях. Только Эйприл смотрела на нее, но Эйприл лишь улыбнулась и кивнула головой.
– Где ты сейчас живешь, Джан? – спросила она.
– Бедленд, – объяснила она. – В сторону от Ориоля.
– Ты купила это место? – спросил Майкл.
– Нет, я только снимаю, – пробормотала она.
– Там безопасно? – спросила Голди.
Они начали говорить о безопасности – о подобных достоинствах Малибу напротив Бел-Эйра, напротив Холлибай-Хиллз. Джан слушала, как они жаловались на цены, интересно, был ли у кого-нибудь из них телохранитель.
– Ну, в Беверли Уилшире я был всегда счастлив, – сказал Майкл. – Я заставил служащих отеля побеспокоиться о безопасности.
– Они не работают с детьми, – произнес кто-то сдержанно суховато. – Номер отеля не дом.
– Для меня был в течение десяти лет.
– Тебе бы понадобилась вращающаяся дверь, – сострил кто-то, и все засмеялись.
На мгновение Джан подумала, не смеются ли они и над ней, – она, должно быть, выглядела как последнее завоевание Майкла. В конце концов, она подумала, что это было даже лучше, чем выглядеть «от и до», как истинные профессионалы, кем они, в сущности, и были. Она окинула взглядом стол и увидела, что не кто иной, а Сэм смотрел на нее. Она отвернулась.
– Тебе нужен дом с оградой и воротами, – говорила Эйприл. – Чтобы быть в безопасности, особенно когда у тебя дети.
– О, а не будет ли это выглядеть немножко идиотски, – спросил Сэм. Его голос звучал как никогда – глубоко и наполненно, с этой нью-йоркской четкостью. – Я имею в виду, что после Нью-Йорка это похоже на детскую игру. Я живу в каньоне, и мне это нравится.
– Это не то, о чем говорила Шэрон Тейт? – спросил Майкл.
– Уж это выглядит нормально, – сказала Эйприл. – Кстати, у Барри Диллера был охранник, стерегущий его место для парковки в Фоксе все двадцать четыре часа. Вот это было полным сумасшествием.
Разговор зашел о Джан. Она едва справилась с кусочком креветок в желе, лучше получилось с рыбой и аспарагусом. Хоть раз, но можно было не беспокоиться о диете: она поперхнулась. Красиво, со вкусом расставленные тарелки, рыба в обрамлении аспарагуса, сверкание золота посуды, в сочетании с золотой каймой хрустальных бокалов, великолепием золотых канделябров. Она уставилась на тарелку, пытаясь слушать разговор, то затихающий, то возобновляющийся вновь. Они подумают, что я немая, сказала она себе. Я должна сказать что-нибудь.
Она подняла голову. Разговор переходил от безопасности к недвижимости и вновь возвращался к безопасности.
– С тех пор как я уехал из Беверли Уилшира, я пользуюсь Ла Бреком, – говорил Майкл.
– Он дорог, – проворчал кто-то.
– Да, но он лучший. И мы там говорили о нашей жизни, – сказал Майкл.
– Немного мелодраматично, ты не находишь, – услышала Джан голос Сэма. Она все еще не смела посмотреть прямо на него, лишь в его направлении.
– Ты хочешь поговорить о мелодраме? – спросил Майкл. – У меня есть парень в тюрьме, посылающий мне смертельные угрозы в течение семи лет. Он обвиняет меня в разрушении его первого брака: его жена была одной из моих поклонниц. С тех пор как он убил свою жену и ему дали десять лет, он клянется достать меня. Не будешь тут нервным?
Все за столом сочувственно зажужжали. Сэм прокашлялся.
– Я полагаю, пока он в тюрьме, ты можешь не беспокоиться.
– Ну, его почти освободили под залог в прошлом году. Ла Брек держит под контролем дрянь, подобную этой. Он предоставил все письма судебной комиссии. У него были и другие свидетельства. Он все нейтрализовал. По мере возможности. Тем не менее ни писатели, ни директора не знают об этой грязной истории ничего – только нам, актерам, всегда находящимся на виду у публики, было об этом известно.
Майкл повернулся к Джан.
– Ваше место безопасно?
– Я не знаю, – произнесла она. – Никто меня до сегодняшнего дня не беспокоил.
– Ну, я надеюсь, что это никогда не изменится, но я бы не рассчитывал. Когда у тебя премьера?
– В следующее воскресенье.
– Какое волнение для тебя! – тепло сказала Элизабет.
– Как это происходит обычно? – спросила Эйприл.
– Ну, мне не с чем сравнить, – призналась Джан, – но я думаю, это проходит хорошо.
Господи, не могла она сказать что-нибудь поумнее? Если уж она не может быть поочаровательнее, то могла бы быть помудрее. Хотя она на самом деле выглядит как остроумная двадцатичетырехлетняя женщина, это она поняла.